Рудольф Баландин - Маленков. Третий вождь Страны Советов Страница 13

А теперь — простой вопрос, который почему-то обсуждается редко и вяло: чем объяснить жесточайшую борьбу за власть в тот период? А ведь она стоила жизни немалому числу людей, сокрушила отдельные судьбы. Но ради чего? Чем уж так привлекательна эта самая власть в конкретных условиях конкретной страны?

Расхищать и присваивать национальные богатства в тех условиях было трудно и опасно: существовал достаточно строгий партийный, общественный и государственный контроль над их использованием. Коррупция если и существовала, то в ничтожных масштабах (по нынешним меркам), а видимая разница между богатыми и бедными была невелика.

Современный гражданин буржуазно-демократической России скорее всего ответит: они дрались прежде всего за привилегии и всяческие блага, положенные высшей номенклатуре. К тому же среди них, мол, были честолюбцы, которых привлекала роль вождя народов и связанные с ней непомерные восхваления, а то и поклонение масс.

Действительно, как показали последующие события, Н. С. Хрущев упивался властью со всей страстью (чем способствовал своему свержению). Но в период, о котором идет речь, ни он, ни кто-либо другой не имели ни малейших оснований претендовать на тот авторитет, который приобрел Сталин за долгие годы управления страной. Во всяком случае, ни Маленков, ни Берия не отличались болезненным честолюбием. Оно характерно для тех, в ком развит комплекс неполноценности и затаенных обид. Подобному деятелю приходится ради карьеры унижаться, лицемерить, играть роль простачка, в душе накапливая злобу. Так было с Хрущевым. Но это лишь частный случай, только и всего.

О привилегиях партийно-государственной номенклатуры в сталинское время могу с полной определенностью рассказать, ссылаясь на свой опыт. После Великой Отечественной войны я, школьник из подмосковного Монино, приезжая в столицу, заглядывал в гости (подгадывая на обед) в семью Н. М. Шверника, старого знакомого моего отца. Николай Михайлович занимал пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Принимали они (жена Мария Федоровна и дочь Людмила) меня, как родного, непременно угощали.

Жили они в доме на Берсеневской набережной. Его называли Домом правительства. Там обитали многие высшие номенклатурные работники страны. Во двор вход был свободным. В подъезде сидела консьержка. Ей надо было сказать, к кому идешь. Она справлялась по телефону и пропускала. На этаже дежурили двое в штатском. Квартира «президента страны» (если говорить по-нынешнему) состояла из трех просторных комнат. Убранство простое, без особых украшений. Помню, с большим удовольствием ел куриный бульон с пирожками, глодал куриную ножку, заедая картошкой, пил компот.

Конечно, мы ели скромнее (время было голодное), а жили втроем в небольшой комнатке (в нашей тесноватой четырехкомнатной коммуналке размещалось три семьи, всего — 9 человек). Однако я прекрасно понимал, что по своему положению в обществе Николай Михайлович по праву занимает хорошую квартиру и питается лучше нас.

Вот какие привилегии были у тех, кто стоял на высших ступенях власти в Советском Союзе. В те времена у немалого числа крупных ученых, военачальников или руководителей среднего звена бытовые условия были не хуже, а то и лучше, чем у Шверников. Кстати замечу: его жена оказывала помощь детским домам (в прессе об этом не писали), а дочь работала инженером-радиотехником, а позже налаживала в нашей стране цветное телевидение.

Итак, борьба за власть не определялась ни материальными интересами, ни честолюбивыми устремлениями отдельных личностей. Существовали отдельные группировки партийных и хозяйственных руководителей, связанных или многолетней дружбой, или землячеством, или родственными отношениями. Но и тут вроде бы делить было нечего. Любая крупная должность была сопряжена с большой ответственностью и необходимостью работать по меньшей мере 10–12 часов в сутки. Даже ночные застолья у Сталина были, в сущности, почти всегда неформальными деловыми собраниями.

Чем же тогда можно объяснить борьбу за власть? Разве Маленкова, Берию и Хрущева (главных «фигурантов») не устраивало их положение на верхних ступенях партийно-государственной иерархии? Разве им было невдомек, что они лишь купались в отражении его света, подобно планетам Солнечной системы?

При жизни вождя им был смысл «проталкиваться» поближе к нему. Но после его смерти простое и разумное решение — объединиться, разделить полномочия и установить коллективное управление страной. Неужели они этого не понимали? Зачем им было сражаться порой не на жизнь, а на смерть за высший пост?

Кстати, именно Маленков в 1952 году стал наиболее приближенным к Сталину членом правительства. И он же после смерти вождя отказался от высокой партийной должности, оставив себе лишь пост Председателя Совета Министров. Казалось бы, очевидный шаг к разделу власти. Маленков сделал его первым… и последним. Почему остальные не пошли аналогичным путем?

Существовал вполне реальный триумвират: Маленков — Берия — Хрущев. Он олицетворял единство государственного, карательного и партийного аппаратов. Можно было бы соорудить более сложную структуру типа пятиконечной звезды, добавив еще Молотова (внешняя политика) и Булганина или Жукова (вооруженные силы), а Ворошилова определить Председателем Верховного Совета СССР. Тогда объединились бы старая «сталинская гвардия» и новые выдвиженцы.

Ha XIX съезде ВКП(б) Сталин сделал попытку снять с себя излишний груз властных полномочий и установить нечто подобное коллегиальному руководству страной. Некоторые современные «аналитики» склонны расценивать это как чрезвычайно коварный ход диктатора, пожелавшего узнать, кто претендует на его место, чтобы уничтожить такого смельчака.

В книге бывшего и весьма осведомленного помощника Берии генерал-лейтенанта КГБ П. А. Судоплатова «Разведка и Кремль» высказана подобная версия о поведении Сталина в послевоенные годы. «Этот старый, больной человек с прогрессирующей паранойей (! — Р. Б.), но до своего последнего дня он оставался всесильным правителем.

Он дважды открыто заявлял о своем желании уйти на покой, первый раз после празднования Победы в Кремле в 1945-м и еще раз на Пленуме Центрального комитета в октябре 1952-го, но это были всего лишь уловки, чтобы выявить расстановку сил в своем окружении и разжечь соперничество внутри Политбюро».

Трудно поверить, что эти суждения принадлежат такому многоопытному разведчику, проницательному человеку, как П. А. Судоплатов. То ли на него подействовало сложившееся в период горбачевской перестройки общественное мнение, голи сказался его преклонный возраст. Пожалуй, наиболее правдоподобно, что его воспоминания «подредактировали» некоторые заинтересованные лица.