Владимир Рудный - Готовность № 1 (О Кузнецове Н Г) Страница 13

Ему назначили другой путь. В Москве дали сутки на сборы и приказали добираться до Мадрида самолетом и только в штатском, лететь в Париж через Кенигсберг, Берлин, Кельн, через страну, которая руководила мятежом, заседая в Лондоне в "Комитете по невмешательству" и цинично сохраняя с республикой дипломатические отношения. Его предупредили: надо быть бдительным на промежуточных аэродромах; для того и сшили ему штатский костюм и наделили шляпой, странной в те годы для нашего человека, да еще военного.

Урок начинался. Германию Кузнецов, казалось, повидал, запомнил; когда четыре года назад плавал на пароходе "Кооперация" пассажиром, тогда он чувствовал себя и в Киле, и в Гамбурге желанным гостем - друг докеров, друг каждому рабочему человеку. А теперь - все вверх дном. Иной мир, иная реальность: стальные каски, оловянные лица, стальные глаза, автоматы, нацеленные будто на тебя, словно ты узник в самолете, и сквозь иллюминатор хмурый рабочий-заправщик на плоскости с замысловатым перстнем на безымянном пальце узловатой, с вздутыми венами, действительно натруженной руки. Глазам своим не поверил, когда разглядел, что это перстень-свастика на руке пролетария, от которого он ждал хоть тайного знака солидарности. Наивности еще хватало, но она рушилась.

Кузнецова даже позабавило, когда в Париже незнакомый сотрудник советского посольства, встретив его на аэродроме и назвав по имени, сострил: "Разве трудно узнать человека, никогда не носившего шляпу и штатский костюм?" Костюм и шляпу он в Париже сменил, вид его теперь вполне соответствовал общепринятому на Западе стандарту. Смутился в Мадриде, когда почувствовал, что его элегантность выглядит вызывающе: все ходят в синих или серых комбинезонах, Так происходило не с ним одним - не та заграница. Переводчица из Ленинграда Л. Л. Покровская, в Испании она какое-то время помогала Кузнецову - дону Николасу, сеньора Люсия, как ее называли, едва приехав из Парижа, выслушала в отеле взволнованную речь молоденькой горничной: "Вы не боитесь носить шляпку? У нас ведь революция, шляпы носят только богачи - рикачонас. Смотрите, сеньора, как бы у вас не было неприятностей на улице!.."

Испания не признавала западный стандарт. У революции своя униформа. Как не вспомнить тут "человека в кожаном" из Котласа, первую встречу с моряком революции на Северной Двине. Хотелось скорее окунуться в гущу этой бурлящей испанской революции, скорее на флот, еще на родине Кузнецов знал: флот остался верен республике.

"Постарайтесь быстрее познакомиться с флотом. Испания, как видите, окружена морями, и поэтому флот может сыграть важную роль, не правда ли?" так, мягко, но определенно при первой же встрече в посольстве сказал комбриг В. Е. Горев, военный атташе, и Кузнецов без колебаний признал в нем старшего, понял, что от него, как от моряка, ждут оценки положения на флоте - чем быстрее, тем лучше. Нечего ему делать в Мадриде, немедленно - в Картахену, туда, где сосредоточен флот. Немедленно? Быстрее еще не означает немедленно. "Нам, - предупредил комбриг Горев, - придется выполнять свои обязанности атташе в сложной обстановке". Именно атташе: каждый шаг ограничен дипломатическими правилами. Он приехал не в чужую страну, а на фронт борьбы против фашизма, не выпытывать, как тот японский атташе, а помогать друзьям. Все верно, только тут иная страна. Тут нуждаются в нашей помощи, ждут ее, но еще сильны политические распри, противоречия, предрассудки, следует разобраться ЕО всей запутанной обстановке, соблюдать выдержку, считаться с самолюбиями, с привычками, обычаями, словом, и времени нельзя терять, и терпения.

Поездка на флот совпала с формированием коалиционного правительства; морской министр, социалист Индалесио Прието, еще не утвержден, он пока не мог приказывать, но не возражал против посещения эскадры военно-морским атташе совместно с Педро Прадо, членом Центрального комитета флота, фактической власти на эскадре, что-то схожее с нашим Центробалтом времен семнадцатого года; Педро Прадо, бывалый моряк и революционер, поводырь дона Николаса в этой поездке, смотрел с иронией на его парижский костюм и утешал: в поезде стерпят, а в главной базе он обеспечит компанеро русо настоящим флотским моно и наилучшим беретом. Прадо познакомил Кузнецова в Картахене с командиром главной базы, сводил на эсминец, принимающий боезапас перед выходом на обстрел мятежников в Сеуте, и заспешил в Малагу. Кузнецов остался один и "без языка". С Прадо он говорил по-французски, в кабинетах министерства, в "капитании" - резиденции командира базы - его тоже понимали. Но ему надо быть понятым на кораблях и самому понимать. Сколько-то испанских фраз и флотских терминов, им заученных, - этого ничтожно мало, чтобы в два-три дня выполнить задачу, поставленную комбригом. Но надо. Вот тут-то и началась нелегкая для Кузнецова школа его "испанского периода".

Первые впечатления странные, противоречат всему его воспитанию, всем его представлениям о военно-морской службе. По набережной часами разгуливает германский консул. На внешнем рейде маячат итальянские и германские корабли. Фашистские корабли. Это и есть "контроль за невмешательством"? Какой же это контроль, это слежение за флотом Республики, открытый, наглый шпионаж в ее водах, в ее главной базе! Кузнецов уже знал: фашисты засекают каждый выход, идут следом за кораблями к берегам, занятым мятежниками, и там мешают боевым действиям флота Республики. Как в таких условиях флоту воевать? В базе толпы возбужденных людей, всплески темперамента, споры социалистов с анархистами, распри, переходящие в драки. Митингуют на улицах, митингуют на кораблях. Все за Республику, все, кажется, готовы воевать. Да не "кажется", а, судя по внешнему виду эсминцев после похода в Гибралтар, уже воюют. И не хотят люди передышки, не требуют отдыха. Кузнецов видел, с каким рвением, едва возвратясь, матросы взялись за погрузку боезапаса. Но что это: на плече снаряд, в зубах - зажженная сигарета. Дымят прямо у боевых погребов. Усилием воли он сдержал себя - вмешаться он не имеет права, одернуть обязан старшина или командир. Никто не одергивает, словно не видят в этом проступка. Неужели люди, крещенные огнем, не понимают, что без дисциплины корабль и в мирное время небоеспособен, тем более на войне.

"Приспособляемость к практической жизни удивительно высока" - так, кажется, отмечено в его давней аттестации. Приспособляемость к здешней жизни куда сложнее. Кузнецов пока действовал как бы во тьме. Узнать флот можно только в море.

Никак не предполагал, что ему такое предложит сам дон Инда, о котором Михаил Кольцов писал: "...у него твердая, навсегда установившаяся репутация делового, очень хитрого и даже продувного политика" и "самые внимательные в Испании глаза". Не ожидал Кузнецов услышать от морского министра: "Флот идет на Север, в Бискайю. Не хотите ли пойти с флотом?" Министр не моряк, но он прекрасно знал, что атташе бывают лишь на военных учениях. Вряд ли случалось военно-морскому атташе в чужой стране участвовать в боевом походе: "Опасность, риск. Откажется?.. Конечно, Кузнецов обрадовался. Ответил сдержанно: "Си, сеньор". Он и не знал, какое выдержал в эту минуту испытание: две недели спустя министр, решив вернуть с Севера флот, сам попросит нашего посла назначить главным военно-морским советником дона Николаса и поручить ему важное для Республики дело - прием "игреков" в портах Средиземного моря. А сейчас, оценив это "Да, сеньор", дон Инда, блеснув "самыми внимательными в Испании глазами", посулил: "А шампанское мы с вами разопьем, когда встретимся". И не удержался от колкого напутствия: "Если встретимся"...