Пол Феррис - Зигмунд Фрейд Страница 13

Глава 4. Анатомические изыскания

Осенью 1873 года Фрейд стал студентом Венского университета. Позже он говорил, что выбрал медицину из-за «некоего любопытства». Сначала он просто остановился на естественных науках, точно не зная, что из этого выйдет. Он говорил другу Эмилю Флюсу, что надеется «заглянуть в вековые тома природы и даже подслушать, как все в ней происходит». Его университетское образование стоило дорого, но он не спешил. Позже были и благотворительные стипендии, о которых Фрейд не говорил. В семнадцать лет у него был «довольно большой счет» в книжной лавке, который отцу приходилось оплачивать. Если в семье появлялись лишние деньги, все тратилось на него.

Письма Зильберштейну на втором курсе выявляют его неуверенность и беспокойство. Тогда, в январе 1875 года, он посещает лекции по анатомии, физиологии, зоологии, физике, математике и «дарвинизму».

Если о бедном обеспокоенном студенте-медике говорят, что у него свои мысли, это несправедливо. Он скорее капля жидкости, которую сложные механизмы перекачивают от одного лекционного зала в другой, и по законам механики он вынужден проходить этот путь с минимальным трением и минимальными временными затратами.

Он был «полуночником», учился с десяти вечера до двух ночи или позже. В феврале он сказал, что слишком много работал и несколько дней пропускал лекции, «вместо этого гуляя по улицам Вены и изучая массы». Добавил ли он слово «Вена» как литературный штрих, чтобы создать образ молодого ученого, одиноко и таинственно скитающегося по городу? К марту он посещал лекции по философии профессора Франца Брентано, бывшего священника, связанного с литературой, и решил, что ему нужна докторская степень по философии и зоологии. Он дополнил свой список дисциплин логикой и в апреле проинформировал Зильберштейна о том, что впервые испытывает «академическую радость… близость к чистейшим родникам науки».

К середине июня 1875 года, когда ему было уже девятнадцать, он собирался провести долгие каникулы дома, в Вене, с микроскопом и горой книг, занимаясь зоологией и гистологией. Эта картина учебного усердия две недели спустя была нарушена его собственным признанием: «Меня не зря упрекают, что я распыляю свои незначительные силы на совершенно разнородные предметы».

В конце того учебного года его манила другая жизнь в виде карьеры в бизнесе. Он собрался в Англию к Фрейдам, жившим в Манчестере (сведения об этом зашифрованы в «Покрывающих воспоминаниях»). Это решение было либо принято быстро, либо утаивалось от Зигмунда до последнего момента. В конце июня он все еще планировал учиться на каникулах, а к середине июля уже сообщил Зильберштейну, что уезжает.

Фрейд только намекнул, что Эммануил и его отец прочат его в бизнесмены, так что, возможно, на него не оказывали большого давления. Вероятно, что эту идею Эммануилу подбросил Якоб, таинственных денежных доходов которого едва хватало на сына: тому нужны были микроскопы, книги, плата за обучение, но становиться знаменитым врачом он не спешил. Возможно, Эммануил надеялся на то, что лишний смышленый паренек в деле будет способствовать его процветанию. Когда же он сам увидел зрелого Зигмунда, то понял, что ему нужно что-нибудь получше. Об этом можно прочитать в письме, которое он отсылает Якобу во время посещения Зигмунда. Его слова похожи на упрек:

Это великолепный образчик человека, и если бы я имел перо Диккенса, я бы сделал из него героя… Всем твоим описаниям грош цена. Только теперь, когда он у нас, мы видим, каков он на самом деле.

Это признание Эммануила и то, что он, скорее всего, поддерживал намерение Зигмунда продолжать образование, могут объяснить, почему Фрейд всю жизнь восхищался сводным братом: тот увидел то, чего не заметил Якоб.

Это посещение, продлившееся почти семь недель, не прибавило ему знаний по зоологии, но предоставило новый контекст для видения самого себя. Во время путешествия на побережье он провел несколько часов на пляже, собирая морских животных, выброшенных на берег волнами Ирландского моря. Маленькая девочка увидела у него в руках морскую звезду и спросила: «Она живая?» Он ответил: «Да, он живая». Эта грамматическая ошибка иностранца так смутила его, что приснилась ему двадцать пять лет спустя. В доме Эммануила в Ардвике, пригороде Манчестера, он жил вместе с Джоном, Полиной и их братом Сэмом, родившимся в Англии. Полина (как он сообщил Зильберштейну) оказалась «красива», Джон – «англичанин во всех отношениях, со знанием языков и техники, значительно превосходящим обычное образование бизнесмена». Оба его сводных брата были уважаемыми владельцами магазинов, хоть и не богатыми, а Филипп за три года до того женился на «умной и приятной женщине».

Англия для Зигмунда была вне всякой критики. Манчестер был городом иммигрантов, в который на протяжении всего девятнадцатого столетия съезжались немцы и евреи: наборщики, портные, простые рабочие, ростовщики, врачи. Этот задымленный рай очаровал Зигмунда. Перед ним появилась одна из дорог, которую он мог бы выбрать. По возвращении в Вену в сентябре он писал Зильберштейну при свете «этой ужасной и вредной для глаз керосиновой лампы» (в то время как в Англии любой нищий пользуется газом), что он «предпочел бы жить там, а не здесь, несмотря на дождь, туманы, пьянство и консерватизм». Благоприятный ветер мог бы занести его в Англию для «практической деятельности» после окончания учебы:

Если бы я хотел повлиять на большое количество людей, а не на малое число читателей или коллег-ученых, Англия была бы самым подходящим для этого местом… Уважаемый человек, пользующийся поддержкой прессы и богачей, мог бы совершать чудеса, избавляя людей от физических недугов, если бы в нем было достаточно стремления открыть новые терапевтические пути.

Наконец он видел перед собой возможный вариант будущего: занятия частной врачебной практикой среди торговцев и фабрикантов Северной Англии. Предложил ли ему это Эммануил в залитой газовым светом гостиной в Ардвике, подчеркнув, как репутация и солидные доходы могут сочетаться друг с другом и как хорошо было бы, чтобы новое поколение Фрейдов росло уже там? Но на этом все рассуждения закончились. Зигмунд снова взялся за изучение многочисленных дисциплин.

Гизела Флюс не сразу исчезла из его жизни. В сочельник 1874 года она была с сестрой в Вене. Очевидно, их принимали Фрейды. На следующий месяц две девушки брали уроки танцев, и Зигмунд упоминает о «удовольствии 'прикоснуться' к Гизеле, то, для чего у меня меньше поводов и возможностей». Вскоре после этого он советует Зильберштейну, как вести себя с шестнадцатилетней девушкой, которой тот заинтересовался. Он предостерегает его, говоря, что нельзя поощрять «безрассудную страсть» в представительницах пола, лишенного «врожденного этического стандарта. [Женщина] может поступать правильно лишь тогда, когда она не выходит за рамки привычного, подчиняясь тому, что общество считает правильным». Зигмунд принял популярную в то время идею врожденной аморальности женщины и считал сдержанность в половых вопросах хорошим поступком по отношению к женщинам. «Приучая бедняжек к лести и галантности, мы наносим им вред», – пылает он добродетельным негодованием. Но Гизела по-прежнему в его мыслях и, без сомнения, снах.