Анатолий Марченко - Пограничники Страница 13

В этом, двадцать седьмом, году Пекконен еще ни разу не переходил границы. Он был практический работник и в общеполитических вопросах послушно руководствовался указаниями начальства. Но и в политике ему приходилось разбираться, чтобы правильно выбирать людей, переправлять через советскую границу. Он видел, что граница укреплялась с каждым годом все сильней, люди на границе стали опытнее и злее, и он все чаще терпел неудачи — одного за другим задерживали его агентов при переброске через границу. Становилось трудней и трудней прокладывать дорогу крупным работникам, — разведчики слишком часто не возвращались. Расстановка постов все время менялась, и Пекконен напрягал свои способности, чтобы разгадывать диспозиции советских пограничников. Он готовил людей для считавшихся непроходимыми мест, но надо было выяснить — может быть, эти непроходимые пути уже освоены советскими пограничниками? Он хотел сам двинуться на разведку. Но это было ему запрещено пока. Было сказано, что ему поручается ответственнейшая операция по переброске людей к юбилейным праздникам в Ленинград и что он назначается начальником террористической группы. Сообщение он получил весной. Предстоял серьезнейший экзамен. Доверие начальства взбодрило его.

Пекконен тотчас же все внимание сосредоточил на предстоящей ему труднейшей операции. Он заблаговременно принялся подготовлять ее. Он выбирал людей, обучал их, проверял. Вновь и вновь изучал весь наизусть ему известный участок границы, подолгу, лежа в кустах с биноклем, наблюдал за той стороной, следя за движением часовых, за сменами, ища дыры, в которые можно было бы, хотя бы только рот выставив из болота, проползти. Он пускал в эти дыры агентов, как зонд в рану, испытывая возможность перехода. В себе он был уверен — он-то пройдет! Но как переправить целую группу людей, да еще вооруженных?

Двадцать седьмой год угрожал Советской стране войной. Это был год разрыва с Англией и убийства Войкова, год диверсий и террористических покушений. Враждебные силы всего мира усиленно сговаривались, чтобы раздавить страну большевиков. Но большевики вели народ к пятилеткам. Страна жила накануне решающих побед.

Пограничные заставы и посты были, как всегда, форпостами, сдерживающими ненависть врага, принимающими первые удары. Каждый боец знал и чувствовал, что нарушители, диверсанты, террористы, шпионы несут войну. Каждый подтягивался по всем видам подготовки, и сон на посту стал небывалым явлением. Но суеты не было. Каждый спокойно выполнял свои обязанности, охраняя жизнь и строительство родной страны, работая и отдыхая в полную меру.

На границе был свой быт, но люди границы жили одними чувствами и мыслями с теми, кто шел к пятилеткам в тылу. Войны не боялись, но не хотели ее.

О Пекконене знали и комендант, и начальник заставы, и бойцы как о главном своем враге на этом участке, опытном, сильном, умелом. Знали о Пекконене и по окрестным деревням, и крестьяне сами следили за каждым богатым мужиком, подозревая его в связи с ингерманландцем. Следили вообще за каждым сомнительным человеком, и незнакомцев, появлявшихся в тылу, тоже представляли на заставу, потому что и в тылу еще не разгромлен окончательно враг.

Пекконену приходилось трудно. Ему не удавалось связаться со своими людьми на советской стороне, и он имел далеко не достаточное представление о теперешнем положении на границе. Советские люди работали все лучше и лучше — Пекконен явственно видел это по своим неудачам. И когда он слушал любовные и боевые песни бойцов, он злобно сжимал кулаки, потому что это ничего не обозначало, — пока одни пели, другие сторожили границу. Потом эти будут петь, гулять, а те сторожить. Но Пекконен и не думал унывать. Его, профессионального диверсанта, трудности только возбуждали. Он не сомневался в успехе. Он жил близ границы в лесной избе, просторной, теплой и светлой. Особых удобств он не любил — разбалуешься. Избу эту он называл, впрочем, дачей. При нем жила огромная овчарка по кличке Тесу, он любил ее так же, как свой парабеллум, с которым никогда не расставался.

С большим опозданием вернулся наконец муж той женщины, которой Пекконен предлагал сманить Коробицына.

— Пять раз пытался — на шестой раз прошел, — объяснил он. — В отличную вьюгу — и то не удалось. Пробрался ночью по ледоходу. Лед ломается под ногой, сколько раз в полынью окунулся, был мокрый снег, гадость… Не понимаю, как жив остался… Наш рыбак на берегу подсушил — и сразу я к вам.

Пекконен оставил его с женой и только на следующий день повел с ним подробный разговор.

Они сидели в светлой горнице на плетеных стульях, пили коньяк и беседовали. Особенно ценных сведений агент не привез.

Покончив с деловой информацией, Пекконен спросил:

— А вообще-то жизнь как?

Агент поморщился:

— Бьют торговцев налогами, вой идет. Кооперация, совхозы… Промышленность укрепилась… Все заводы дымят…

Вывода он не делал. Это был невысокий мужчина, темноволосый и темноглазый, с никогда не улыбающимся лицом, и две резкие черты у маленького рта его, как шрамы, стягивали кожу на его щеках. В сером свитере, без пиджака, он сидел, угрюмый и жесткий, и пил коньяк. Он был одним из разведчиков и работал также по контрабанде. В контрабандных делах он опытен. Был он из белых офицеров.

— Ваша жена должна сманить хоть одного часового, — сказал Пекконен.

Агент подумал.

— Пусть попробует, — отвечал он коротко.

— Ведь она вологодская?

— Оттуда родом. Просила родную еловую ветку привезти ей. Я привез. Скучает. Но через границу я ее не пущу. Сам готов всегда — пожалуйста, а ее лучше не трогайте.

Последние слова он произнес угрожающим тоном.

— Для этого она и не годится. — отвечал Пекконен, усмехнувшись. — Сам не пущу. Каждого человека надо использовать по назначению.

Пекконен ушел с биноклем и парабеллумом к границе, а его агент вновь улегся спать — на этот раз без жены, которая готовила обед на кухне.

Странно было думать агенту, что каких-нибудь два дня назад, в этот самый час, он сидел еще в Ленинграде, напряженный, в любой момент готовый к отпору и нападению.

…В ту ночь по ломающемуся льду агент прорвался через границу.

Он даже насморка не получил. Закаленный своей работой, он никогда не болел. Здоровый, привычный к любой опасности, он, может быть, заболел бы только тогда, когда его убрали бы с этой работы. Он был, как и Пекконен, профессионал и дело свое любил. В тех целях, которые он преследовал, он, как и Пекконен, сомнений не знал. В деникинской армии он был незаменим при допросах. Мысль Пекконена относительно его жены не очень понравилась ему. Но если это полезно для дела, пусть будет совершена эта попытка.