Павел Перец - От косяка до штанги Страница 13

Ночью я разговаривал с пластинкой Джо Дассена, пытаясь у него выяснить, почему он умер. Джо Дассен не реагировал, видимо, воспринимая мои вопросы так же, как воспринимали вопросы вождя краснокожих горе-похитители из рассказа О’Генри. «А почему апельсины круглые? А почему ветер дует? Потому что деревья качаются?».

Настя уехала в Самару и написала мне оттуда письмо, что выходит замуж. У меня осталась ее фенечка.

Отрезок девятый

Это было ближе к весне. Зайцева давно промывала мне уши словесами об одной своей подруге, которая вернулась из Москвы. Мы постоянно играли в Трубе, я ездил в «Там-Там». Потом эта подруга появилась. Белая рубашка, черная юбка, короткие черные волосы, зеленые глаза. Звали Машей. А меня Пашей. Вот и познакомились.

Я ходил в темно-зеленом плаще, в круглых черных очках, как у кота Базилио, и с длинной челкой. В подкладке плаща всегда имелась заначка с косяком. Так, чтоб менты не нашли. Поселилась в мозгу зубная боль, но что это за боль такая, я не понимал. Нечем еще понимать было. Потом Маша приехала второй раз. Ближе к вечеру. В черной полупрозрачной блузке, демонстрировавшей кружевной черный бюстгальтер. И все остальное черное – туфли, чулки, лак на ногтях.

Прогулялись немного по Невскому. Я уже начал догадываться о природе зубной боли в голове. Зайцева тащила Машу к себе, бросала на меня косые взгляды. Но потом сама куда-то усвистала с очередным хахалем. Мы поехали ко мне. Травы она никогда не пробовала, что меня удивило, поскольку ее в нашей компании не курил только ленивый. Выдули косячок, потом еще один, а потом выдули друг друга.

– Паша, зайка, поставь чайник.

Она произнесла это, сидя на тахте, закалывая волосы на затылке. Междометие «зайка» скосило меня, как пуля травинку, поскольку до этого в уменьшительно-ласкательном режиме ко мне обращалась только мама. Я полез вверх по синусоиде настроения. Выяснилось, что кончились сигареты. Мы вышли на улицу.

Перед домом, где живут мои родители, покоится гора, с которой зимой катаются на санках дети и всякие прочие. За горой ныне можно наблюдать Ледовый дворец. Летом эта земляная насыпь, столь редкая для плоскодонного Питера, зазывает погулять владельцев собак, любовников и местную гопоту.

Мы шли по траве, цвет которой ночью разобрать невозможно. Я пытался любоваться звездами, которые тараканами заползли в пазы неба. Я был близок к обмороку. Это происходило со мной. Сейчас. Это слово, рифмуемое с кровью и морковью, вырастало на языке, и клонило свой стебель к губам, готовое сорваться с них и рухнуть в пропасть назревающего лета. Шептались в ушах недавно произнесенные звуки, елозили на шее отпечатки поцелуев, голова проросла крыльями, готовая слететь с шейного стрежня.

Маша говорила о том, что нужно опять возвращаться на работу, что она расслабилась. Я поинтересовался, что за работа.

– В конторе, – ответила она.

И потом произнесла несколько фраз, которые придавили меня всей тяжестью подросткового разочарования.

Я пытался соотнести то, что мне довелось только что узнать, с тем человеком, который шел рядом. Шестнадцатилетняя девочка. Самая красивая из тех, что мне доводилось встречать в своей жизни. С завораживающим голосом, о котором потом одна моя знакомая сказала: «Я бы влюбилась в нее только за этот голос». Она картавила, шлифуя слова р-содержащие, сглаживая их рычание. Находка для логопеда. И для любого мужика с деньгами. Для любого, кто может позволить себе заказать проститутку. Вниз по синусоиде настроения.

Когда тебе семнадцать лет, то каждого мудака, который трахал твою девушку до тебя, ты воспринимаешь как личное оскорбление. Я получил сотню пощечин за один раз. Самолюбие размякло и растеклось где-то внутри. Раскромсала бессонная тварь карамельные сны под подушкой. Изучаю лунный букварь. Вновь сдружился с чайною кружкой.

Две половинки ночи разделили, распилили счастье, даже не дав возможности опомниться.

Наутро поехали на Петроградку забирать из ремонта ее туфли. У нее вокруг юбки барахтались висюльки, наверное, для пикантности они были помещены на этот кусок материи, облегающий женские бедра. Маша постоянно цеплялась висюльками за мимо проходящих мужиков, что усугубляло мою невеселость. Я встал не то чтобы не с той ноги, я лег не с того боку. Город смердел обыденностью, чавкал хлопающими дверьми автобусов, издавал звуки каменной природы, которую освоили пять миллионов человек. Я положил в карман номер ее телефона, записанный на сигаретной пачке.

Привычное течение жизни оказалось нарушено. В твердом теле зарождавшегося понятия о том, как нужно жить, образовались дыры, из которых вытекал накопленный кислород уверенности в себе.

У Маши было два младших брата, одного звали Юлий. То есть Юля. Уже тогда я смотрел с сожалением на пятилетнего носителя всех возможных кличек в начальной школе. Дети очень внимательны к любым отклонениям от нормы. Помню статью в «Ленинских искрах», где школьница с негодованием писала о своей однокласснице, которая носит крестик. Уж не раз ей говорилось, чтоб сняла, а она ни в какую. А мальчик Юля – первая мишень для подросткового бесовства. И Цезарь не в счет.

У меня в голове стали возникать голливудские планы о том, как я зарабатываю кучу денег, как увожу Машу в теплые края, где не придется вспоминать о ее прошлом.

В квартире, где она жила, были холодные обои и слегка пожеванное стиркой пастельное белье. Там не было ни одной исправной розетки. На кухонной плите всегда горел вечный огонь, иначе, за неимением спичек, можно было остаться без горячего чая. Дом отстоял от улицы Партизана Германа метров на сто, улица Партизана Германа отстояла от моего жилища на полтора часа езды. Нужно было поменять две электрички (подземную и наземную, синюю и зеленую, теплую и холодную), добраться до железнодорожной станции Лигово и, если повезет, проехать три остановки на автобусе. Чаще не везло, и приходилось разминать опорно-двигательный аппарат.

Волосатые ноги, разведенные родители, разные по разнокалиберные глаза, неудачный первый половой контакт, изнасилования. Девушки с таким багажом разных по своей природе характеристик составляют группу повышенного риска. У них есть все шансы стать проституткой. Где-то я об этом вычитал.

Свой первый визит помню хорошо. На кухне чай перетекал из чашки в рот родительницы, я же сидел с Машей в комнате, наблюдая у нее явный сдвиг по фазе, природу которого можно было бы легко обнаружить, пораскинув мозгами по внутренним стенкам черепа и присмотревшись к оберткам, валявшимся на столике. ТА-БЛЕ-ТО-ЧКИ. Но я этого не делал, потому что был парализован весь, за исключением подпупочной области, ответственной за семяизвержение и мочеиспускание. Там происходил акт орального секса, первый в моей жизни. Что потрясло меня больше всего, так это антураж сцены: мама могла в любой момент закончить чайную трапезу и зайти пошуршать своими тапками по комнатному полу, за стенкой мог проснуться Юля и приползти на зов электрического света. Ни того, ни другого не случилось.