Илья Дубинский-Мухадзе - Орджоникидзе Страница 13

Серго сразу вспомнил милейшего приобретателя Чичикова из «Мертвых душ». Улыбнулся: до чего же полное сходство! Меньшевики записали в «ревизские сказки», то есть в свои партийные списки, три тысячи чохоносцев и тариэлов мклавадзе.[16]

Одно к одному. И в большом и в малом все не так, как хотелось. От Литвинова никаких вестей. Ни обещанной телеграммы, ни простой открытки. Камо тревожился, ругался, клялся, что все к черту бросит… Женится на белокурой фрейлейн!

У Серго свои неприятности. Тарасий известил, что мачеха ходила к старшине за свидетельством о бедности, вернулась в слезах. По всему Кавказу разослана «розыскная ведомость» — «по обнаружении Орджоникидзе… его надлежит обыскать, арестовать и препроводить в распоряжение Кутаисского губернского жандармского управления».

Доброжелательные немецкие социал-демократы не сочли за труд обстоятельно растолковать геноссе Георгию — так они называли Серго, — что в Германии очень уважают порядок. Без свидетельства о бедности они не могут себе позволить хлопотать о стипендии.

Серго нетрудно было продолжить: без стипендии он не может себе позволить поступить учиться. Просто не на что.

…В Тиргартене, на Унтер-ден-Линден, на Курфюрстендамм назойливо лезли в глаза таблички: «Осторожно, листопад!» С черных кудрей Серго — он, как истый кавказец, конечно, без шапки — за воротник легкого пальто стекают холодные струйки дождя. Тоскливо.

…Серго торопился. Перед массивной дверью Национальной библиотеки у него свидание с Камо. Пусть ответит, как мужчина, как революционер, честно ли дольше оставаться в Берлине, изучать труды философов, ходить на дискуссии, проводить вечера за приятными беседами?

А право есть на это у него, двадцатилетнего?! В строю осталось так мало бойцов! Не подумают ли товарищи, томящиеся в тюрьмах, что он, Серго, просто струсил, отсиживается за границей. Сейчас он скажет Камо:

— Если тебе необходимо, оставайся, жди… Я уезжаю, немедленно, завтра.

Первым уехал все-таки Камо.

«Выезжайте экспрессом. Дорог каждый час», — телеграфировал Литвинов.

Все, что предшествовало этому, Камо узнал уже в болгарском порту Варне.

— Видя, что делу, над которым я работал десять месяцев, грозит несомненный крах и что письмами и телеграммами на меньшевистский ЦК не воздействуешь, — объяснял Максим Максимович, — я вынужден был отправиться в Петербург. Там не без труда удалось вырвать от ЦК остаток закавказских денег, оказавшийся уже значительно урезанным. В Болгарию смог вернуться лишь поздней осенью, и благоприятное время оказалось упущенным…

Одиннадцатого декабря яхта «Зара» подняла болгарский флаг. Получила от капитана порта сигнал «добро» и вышла в море.

Накануне, втайне от всех, судовой кок Камо поместил в одном из рундуков с продуктами «адскую, машину».

— Когда не останется ни грана надежды — взрывайте, — напутствовал Литвинов. — Яхта. ни в коем случае не должна попасть в руки царской полиции.

Участвовать в скорой трагической гибели «Зары» Камо не пришлось, Свою роковую роль исполнили зимние штормы. Через двадцать часов после выхода из Варны гигантские волны, те, что принято называть девятым валом, раскололи корпус яхты. Вода хлынула в трюмы, машинное отделение, ворвалась в каюты…

Нескольких человек из экипажа «Зары» подобрали румынские рыбаки, доставили в порт Сулин, Дальше в Констанцу. Среди счастливцев и Камо.

А в Берлине впервые в жизни трудными мужскими слезами плакал Серго. Из немецких газет он узнал о гибели яхты, ее команды и оружия. Сначала балканская, затем вся европейская пресса с увлечением описывала таинственную трагедию «Зары». Следовали опровержения и контропровержения. Появилось даже интервью с директором департамента полиции Трусевичем. Он утверждал, что на борту, яхты было не менее двух тысяч винтовок, 650 тысяч патронов, много ящиков бомб и гранат. Правительству Болгарии Петербург заявил официальный протест.

Но почему Серго все еще в Берлине?

Придя, как он надеялся, в последний раз на мрачную набережную Шпрее, Серго застал в квартире Махарадзе немецкого врача. Нина Прокофьевна горько плакала. Доктор пытался побыстрее выскользнуть за дверь, Филипп Евсеевич его не отпускал, бесконечно спрашивал:

— Скажите, можно надеяться?

Опасно заболела маленькая дочь Махарадзе — Русудан. Крупозное воспаление легких в тяжелой форме.

— Сам бог вас сейчас прислал, — сквозь слезы, сказала Нина Прокофьевна.

— Правда, Серго, ты же фельдшер, — подхватил Филипп Евсеевич, — я тебя никуда не отпущу.

У Серго не повернулся язык сказать, что он забежал на несколько минут — попрощаться, что в девять вечера с Центрального вокзала уходит его поезд.

Много бессонных ночей провел Серго, тщетно борясь за жизнь маленькой Русудан. Спасти девочку не удалось…

— Приедешь, низко поклонись от меня Тифлису, — попросил Махарадзе при прощании, — я тоже не задержусь в Германии.

В начале нового, 1907 года Серго вернулся в родные края. По доброму кавказскому обычаю осушил рог за благополучие и новые радости, а под окнами уже прогуливались филеры.

Отдельного корпуса жандармов ротмистр Заварицкий относился к своим высокополезным обязанностям несравненно серьезнее, чем его предшественник Ушинский. Новый ротмистр был энергичен и крут.

— Приказываю доставить этого беглого фельдшера живым или мертвым. Срок исполнения — сорок восемь часов, — предписал Заварицкий начальнику Гудаутского участка.

Ответ был неожиданным: «По имеющимся частным сведениям Григорий Константинович Орджоникидзе проживает в настоящее время в Вене».

Заварицкий бросился к товарищу прокурора Кутаисского окружного суда Васильеву, наблюдавшему за ходом дознания по гудаутскому делу.

Васильев снял пенсне, швырнул на стол.

— Ротмистр, мне не хотелось бы употреблять бранные выражения. Ваш гудаутский доноситель идиот… Орджоникидзе скрывается в Гореше, в доме своей мачехи. Его своими глазами видал старшина. Приставу в Харагоули послан приказ. Преступник, должно быть, уже находится под стражей. Позволю заметить, без вашего участия.

Харагоульский пристав и в самом деле окружил своими стражниками дом Деспине — мачехи Серго. Старшина по-свойски рекомендовал перепуганной женщине:

— Не бери на душу тяжкого греха перед богом и царем — покажи господину приставу, где ты спрятала злодея.

Деспине причитала:

— Святой крест целую, не знаю, где сын покойника Константина. Святой крест…

Мачеха ничуть не грешила. Под крышей ее дома пасынка уже не было. Едва стражники начали подниматься на гору Клдисдзири, где жили Орджоникидзе, крестьяне предупредили Серго, подсказали ему, где укрыться. Серго быстренько забрался в винодельню, принадлежавшую одному из вполне благонадежных соседей. Винодельня необыкновенная. Она очень искусно выдолблена в стволе старого раскидистого дерева. Пройдешь рядом, даже засветло, ни за что не заподозришь, что внутри дерева давильня — место, где начинается превращение солнечных ягод в вино. Сверху Серго еще заботливо забросали виноградными листьями.