Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин Страница 13

В сентябре 1727 года член кружка Маврина, работник Военной коллегии Егор Пашков, оставшийся на свободе, писал княгине Волконской о том, что он пытается «достать» Маврина и И. Веселовского из ссылки, но из-за противодействия «бессовестной клеотуры (то есть креатуры) Аеволъдовой» из этого ничего пока не получается. Пашков просил Асечку вести себя пока тихо и ничем своей оппозиции режиму не выказывать. Такие же советы месяцем позже давал сестре из Копенгагена брат Алексей, сетовавший на преждевременную и неожиданную смерть Рабутина и предполагавший, что «вы с друзьями нашими и без посторонней помощи по отлучении известного варвара (Меншикова. — С. С.) всякой сами себе вспомочь можете».

В ноябре Алексей Петрович снова строит планы относительно помощи отцу и сестре и сообщает княгине Аграфене, что «посол цесарский граф Вратислав в пользу всех вас от двора своего накрепко инструктирован, токмо оная помощь медленна будет, ибо он ко двору нашему прежде не может прибыть, как после Пасхи». По всей видимости, Алексей Петрович имел возможность сноситься напрямую с Веной. Кстати, Алексей Петрович всё-таки небезосновательно демонстрировал попытки облегчить участь родственников и их друзей. На помощь Козла и его брата Панталоне надеялись многие единомышленники Маврина. Так Абрам Петров писал княгине Волконской из Томска: «Что вы мне обещали сделать, пожалуйста, не запамятуй, чтоб Панталон и Козёл приложили к тому своё старание, особливо больше моя надежда на Козла, что он меня не оставит».

К сожалению, ни Козёл, ни Панталоне ничего сделать так и не смогли.

Старший брат Михаил пытался заискивать перед Долгоруковыми, но никакой пользы от этого для «мавринцев» не произошло. Долгорукие тоже были не лыком шиты и неискренность чувствовали за версту. Нет, Пётр II никаких видимых знаков внимания и милости к Бестужевым не показывал. Он был послушен Остерману, Долгоруким, а те имели все основания ненавидеть и членов кружка Маврина, и дипломатов Бестужевых, оберегая собственное место под солнцем. Впрочем, Алексей и Михаил Петровичи оставались пока на своих дипломатических постах за границей.

Восшествие на трон Анны Иоанновны, казалось, подавало младшему Бестужеву-Рюмину новые надежды. В отличие от замордованного Бироном отца сыну удалось сохранить благорасположение бывшей курляндской герцогини — как-никак она была крёстной матерью всех его трёх сыновей[22]. Он поспешил подать из Копенгагена голос и, «падая к подножию высочайшего… престола», дерзнул «из глубины своего сердца» поздравить её с восшествием на трон, напоминая, как она в письме из Митавы от 10 февраля 1729 года выразила ему сожаление о его «пожарном разорении» и обещала всякое «воспоможение учинить, понеже я от вас никакой противности себе не видала, кроме верных служб; ежели Бог меня исправит, по возможности моей вас не оставлю».

Уповая на это милостивое обещание, посланник во многом уподобился самой Анне Иоанновне, постоянно жаловавшейся в Петербург на свою бедность, и выклянчивая у русского двора «воспоможения». Вот и он жаловался и прибеднялся теперь в письме от 18 апреля 1731 года, что, прожив 10 лет в Дании при самых неблагоприятных обстоятельствах, терпя притеснения из-за герцога голштинского и его претензий на Шлезвиг, он уже 8 лет не получал никакого повышения: «а я бедный и беспомощный кадет (за десятилетие мои вернорабские услуги и за моё здесь претерпение для присутствия герцога голштинского в России и для его претензии на Шлезвиг всегда был здесь ненавидим, и житьё моё было не легче полону), однако всегда я был забвению предан».

В сентябре 1730 года умер король Дании Фредрик IV и ему наследовал его сын Кристьян VI, и Бестужев, информируя Анну Иоанновну об этом событии, не преминул снова воспользоваться случаем «слезно просить» её принять «во всемилостивейшую консидерацию, что я уже в ось мой год вступаю яко камергером и в одиннадцатый — яко резидентом, так что в оном характере четыре кредитива (то есть верительные грамоты. — Б. Г.) подал; для всещедрого Бога да соизвольте помилосердствовать надо мною, беспомощнобедным и весьма сирым кадетом, пожаловать меня при дворе здешнем чрез сей новый и пятый кредитив чрезвычайным посланником».

Голос из Копенгагена был подан заискивающий, но голосу этому новая царица не вняла. Вместо повышения, пишет Соловьёв, весной 1731 года ему велено было в том же «характере», то есть в чине резидента, отправиться в Нижнесаксонский округ, включавший в себя ганзейские города Гамбург, Бремен и Любек. Свой пост в Копенгагене Алексей Петрович освободил в пользу действительного тайного советника, курляндского барона фон Бракеля и отправился на два года в Гамбург.

Между тем деятельная Аграфена Петровна Волконская из деревни своего двоюродного брата Фёдора Талызина тайно отлучилась в Москву и имела там встречу с сенатором Юрием Нелединским и секретарём Исаком Павловичем Веселовским, о чём вице-канцлеру А.И. Остерману[23] тут же донесли люди её мужа, князя Никиты Волконского, — некто Зайцев и До-брянский.

10 мая 1728 года её схватили снова и допросили в Верховном тайном совете. Она отвечала, что встречи с вышеупомянутыми лицами были продиктованы старой дружбой и ничем более. Но у Ф. Талызина нашли её письмо, в котором она писала: «В слободе (Немецкой. — С. С.) побывай и поговори известной персоне у чтоб, сколько ему возможно, того каналью хорошенько рекомендовал курляндца… и проведал бы, нет ли от канальи каких происков к моему родителю…» «Известное лицо» был Иван Иванович Лесток[24], лекарь царевны Елизаветы Петровны, а «каналья» — конечно же, Бирон. Как мы видим, беспокойный и деятельный нрав Аграфены Петровны не позволил ей «жить тихо».

Её бросили в тюрьму и стали пытать. Княгиня Волконская вела себя храбро, под пытками не сломалась и давала членам Верховного тайного совета дерзкие ответы. Временно её сослали в дальний женский монастырь, а И. Веселовского — в Гилянь. Потом ей отрезали язык и отправили в ссылку, где она скоро скончалась. А муж её князь Никита Иванович «определится» шутом при Анне Иоанновне. Сын их станет достойным человеком, будет служить по военной линии и дослужится до генерала.

В Верховном тайном совете действия Аграфены и Алексея Бестужевых оценили как весьма опасные, поскольку они планировали опереться на помощь «чужестранних министров», а значит, могли поделиться с ними государственными тайнами. И хотя Михаила и Алексея Бестужевых не тронули, и они оба остались на своих постах, но их отца, как мы знаем, немедленно вызвали из Курляндии и подвергли опале. Все бумаги его были изъяты и опечатаны. Анна Иоанновна с Бироном в это время были в Москве на коронации Петра II, и, конечно же, Остерман и братья Левенвольде сообщили Бирону о том, как старший Бестужев-Рюмин назвал нового фаворита герцогини «канальей».