Соломон Штрайх - Ковалевская Страница 13

Сделаться «скорпионом» и «впасть в хандру» Ковалевского заставили обстоятельства, изложенные выше, и те, о которых будет сказано впоследствии. Обнаруженное Владимиром Онуфриевичем сродство душ с младшей Корвин-Круковской окрылило его радостными надежами. «Вам следует смотреть теперь на меня не как на человека, оказывающего вам услуги, — пишет он Софье Васильевне, — а как на товарища, который сообща с вами стремится к одной цели. Я даже придумал исход для Анны Васильевны, если бы наша свадьба не освободила ее, — кажется, все наши расчеты составлены верно, не надо только торопиться, чтобы не испортить дела; а это будет слишком тяжелый удар, если бы все счастье, которое так несомненно, рушилось от неосторожности». В этом же письме Ковалевский высказывает свой взгляд на литературные упражнения Анны Васильевны, которой «необходимо продолжать писать, но вместе с тем приняться за серьезное изучение иностранных литератур и сочинений великих критиков, особенно английских; только такой серьезный труд может сделать человека истинно хорошим беллетристом. Все великие даже таланты совсем не изливали своих хороших произведений вдруг, как бы по вдохновению, но сильно работали над своими произведениями».

Когда Софа рассказала матери, что любит В. О. Ковалевского и хочет выйти за него замуж, добрая и мягкосердечная Елизавета Федоровна противилась недолго. Для убеждения отца пришлось прибегнуть к более решительному средству. Владимир Онуфриевич писал брату в мае 1868 года, вскоре после знакомства с родителями Софьи Васильевны, что «мать хорошая женщина и. была очень рада этому исходу, более всего с романтической стороны». Отец, хоть и сказал, что «очень доволен», но «решил во что бы то ни стало расстроить свадьбу, так как думает, что дочери его должны выйти чуть не за князей». «Будучи вежлив наружно, — писал Ковалевский из Петербурга брату, — он зол в душе до бешенства, и это все усиливается с каждым днем. Часто говоря со мной любезно, я вижу, что у него губы дрожат от злости, тем более, что мы ведем себя так, как будто никаких сомнений относительно брака и существовать не может, а он рвет себе наедине волосы, что его дочь вешается на шею и не умеет вести себя. Господин этот — страшный аспид, он был артиллерийский генерал, надут и злобно желчен до невероятия; житье бедным девочкам неистовое, и я, конечно, не обольщая себя, уверен, что желание вырваться вероятно повлияло с своей стороны на развитие привязанности ко мне — человеку другого круга».

Василий Васильевич пригласил. Ковалевского в деревню для лучшего знакомства с Софой, а «затем, узнавши друг друга, всегда успеем сыграть свадьбу». Но так как заговорщики понимали, что в деревне, где отец чувствует себя царем, он круто переменит свое отношение к жениху и выживет его из дому, то послали ему в Палибино письмо с требованием решительного согласия и назначения дня свадьбы. В случае отказа со стороны отца, Софа решила просто уехать с Ковалевским. Она понимала, что отец посердится с год и лишит ее средств к жизни, но это было «все равно» и ей, и (фиктивному жениху: не в деньгах счастье. Кроме того Елизавета Федоровна обещала свою поддержку.

Владимир Онуфриевич, соглашаясь на фиктивный брак с младшей Корвин-Круковской, сам того не замечая, увлекся ею. В письме Ковалевского к брату о достоинствах Софьи Васильевны это прорывается помимо его воли и сознания, «Ты не думай, — писал он А. О. Ковалевскому про обеих сестер, — чтобы это были просто девочки с хорошими намерениями или желаниями (ими же вымощен ад), но это сильно работящие и замечательно развитые существа». Сообщив, что старшая написала несколько повестей, в которых даже при «строгом отношении нельзя не узнать положительного таланта», Владимир Онуфриевич переходит к дарованиям младшей: «Мой воробышек — такое чудное существо, что я и описывать ее не стану, потому что ты естественно подумаешь, что я увлечен. Довольно тебе того, что Марья Александровна (жена известного физиолога И. М. Сеченова.—С. Ш.), великий женоненавистник, после двухкратного свидания решительно влюбилась в нее, а Суслова (Н. П. — первая женщина-врач.—С. Ш.) не может говорить, не приходя в совершенный восторг… Несмотря на свои 18 лет, воробышек образована великолепно, знает все языки, как свой собственный, и занимается до сих пор, главным образом, математикой. Работает, как муравей, с утра до ночи и при всем этом жива, мила и очень хороша собой. Вообще, это такое счастье свалилось на меня, что трудно себе и представить».

Через несколько дней после первого письма Владимир Онуфриевич послал брату новое, где рассказывал, как Софье Васильевне удалось заставить отца согласиться на ее брак с Ковалевским. Она решила «крупно компрометироваться», и за день до отъезда в Палибино убежала на квартиру к Владимиру Онуфриевичу, сказав, что не поедет домой. Приехала мать, была сцена, слезы и т. д. наконец, Софья Васильевна уехала к родителям, которые обещали устроить осенью ее свадьбу. Как предвидел Владимир Онуфриевич, в деревне В. В. Корвин-Круковский возобновил свои попытки расстроить брак дочери с неродовитым женихом. «Дела наши идут совсем не блестящим образом, — писал Ковалевский брату, — и я никак не могу добиться срока свадьбы. Мне бы и ей самой хотелось покончить все к сентябрю месяцу, но я сильно боюсь, что нас оттянут до зимы, а это будет очень печально».

Однако, время у Ковалевского не пропадало: наряду с обязательным ухаживанием за невестой он готовился к экзаменам по математике и физиологии, так как хотел в предстоящую поездку за границу поступить в университет, на естественное отделение. Он не верил в свои силы и полагал, что «уже не способен для научных и теоретических занятий», но хочет после подготовки запяться исследованием Камчатки, Уссури, южной границы Сибири или Кавказа. А в глубине души надеялся, что может быть еще найдутся способности заниматься наукой.

Когда Владимиру Онуфриевичу пришлось по делам уехать из Палибина, В. В. Корвин-Круковский возобновил атаку на Софу, надеясь, что ему удастся убедить ее отказаться от поспешного выхода замуж.

Но Софья Васильевна была непоколебима. Чтобы отец не слишком наседал со своими сожалениями и советами, она просто перестала с ним разговаривать, ссылаясь на то, что сильно занята оставленными ей женихом переводами и подготовкой к университетским лекциям. «Без вас очень скучно в Палибине, — писала Корвин-Круковская жениху, — но я много занимаюсь и надеюсь, что шесть недель пройдут себе как-нибудь. Мы с Анютой целый день сидим в своей комнате; я почти уже кончила первый лист переводов и повторила довольно много из химии, но больше всего занимаюсь математикой. Мне позволили писать вам даже без цензуры. Каково? Но я не знаю, будут ли читать ваши письма; во всяком случае, я сама буду открывать их, поэтому приложите пост-скриптум. С отцом мы видимся только за обедом и ужином, и эти краткие свидания проходят, в том, что отпускаем друг друга колкости; впрочем, я больше отмалчиваюсь».