Т. Полнер - Дейвид Гаррик. Его жизнь и сценическая деятельность Страница 13

Вот как сама Уоффингтон описывает их последнюю беседу. Однажды вечером Пег напомнила своему другу его обещание. Гаррик переменил разговор, но мысль о браке не дала ему спать всю ночь.

– Что с вами? – спросила она.

Дейвид долго молчал, но наконец решился и сообщил ей свои ночные думы. Брак был бы для них обоюдным несчастьем. Он любит и уважает свою дорогую Пегги, но в роли Бенедикта решительно не отвечает за себя.

– Так вот что не давало вам спать всю ночь? – холодно спросила она.

– Что?.. Да, уж если говорить всю правду… ведь вы любите откровенность, моя дорогая Пег?.. Я думал об этом. Брр! Эти восемь часов я провел как бы в рубашке Деяниры.

– В таком случае, сэр, – сказала она, возвышая голос, – вы можете спокойно снять ее, так как с этих пор мы – чужие.

Гаррик хотел успокоить ее, но все было напрасно. Они расстались, чтобы встретиться потом посторонними людьми. Для Гаррика, конечно, это был самый счастливый исход: Бог весть, в какие передряги втянула бы его «единственная слабость» этой женщины. Может быть, брак первое время удержал бы ее, но потом страсти и темперамент взяли бы верх, и, конечно, она осталась бы всегда той же доброй и симпатичной, но легкомысленной и распутной женщиной, какой была прежде.

В своих «инсинуациях» на Гаррика Мэклин любил рассказывать, как знаменитый артист оставил у себя два «ценных» бриллианта Уоффингтон. Дело в том, что они после разрыва возвратили друг другу подарки, но Дейвид оставил два из них себе «на память». Насколько справедливо это известие и насколько ценны были бриллианты – остается открытым вопросом. Давно уже в городе ходили неблагоприятные для Гаррика слухи о том, как вела себя с ним Уоффингтон; теперь досужая толпа воспользовалась случаем, чтобы вылить на него целое ведро помоев: карикатурам, стихам и пасквилям не было конца. Но в бумагах артиста Фицджеральд нашел стихи по адресу его прежней милой; они полны самых горьких упреков в неверности… И, может быть, лорд Рошфор был прав, когда говорил ему: «Мало верю я в привязанность вашей Уофф… или я ничего не понимаю в женском сердце, или ей гораздо легче расстаться с вами, чем вам с нею».

Между тем в театральном мире за это время произошел серьезный переворот. Флитвуд окончательно запутался со своим патентом; заложил и перезаложил его, так что наконец патент был объявлен к продаже. В это время в Ковент-Гардене служил режиссером некто Джеймс Лэси, которого Дэвис аттестует таким образом: «Это был человек неглупый, но малообразованный; он обладал ясным взглядом на деловые отношения и умел ценить людей по достоинству; не лишенный благородства и доброты, он был подчас груб и резок по внешности». Целым рядом различных предприятий Лэси поднакопил себе кое-каких деньжонок, а теперь занимал скромную должность помощника режиссера при Риче. В один прекрасный день к нему явились два незнакомых господина и предложили взять на себя антрепризу Друри-Лейна, так как они собирались купить патент. Сделка, однако, не состоялась: один из контрагентов сильно заболел в самое нужное время. Тогда банкирская фирма «Амбер и Грин», составлявшая проект условия продажи, пожелала сама купить патент. Банкиры призвали Лэси и предложили ему следующие условия: он должен был, во-первых, убедив Флитвуда, взять за его право на антрепризу 6 тысяч рублей посмертной ренты и, во-вторых, заставить особенно беспокойного кредитора, мистера Мора, подождать с предъявлением векселя ко взысканию. Денег с Лэси в настоящий момент не требовалось, и его часть находилась как бы в залоге у банкиров; с течением времени от предприимчивости антрепренера зависел скорейший ее выкуп. Лэси выполнил условие, и скоро в Друри-Лейне появилось новое правление. Гаррик был сильно болен в это время и не мог играть. Отношения его с новым антрепренером были довольно натянутыми. Миссис Сиббер сильно хлопотала, чтобы поближе сойтись с Гарриком и восстановить его против Лэси: ее заветной мыслью было купить патент Друри-Лейна, который вследствие вновь возникших затруднений должен был вскоре снова поступить на рынок. К этой покупке она хотела привлечь Куина и Гаррика. Но последний был очень осторожен и пока только выжидал. Между тем доктора уговаривали его ехать из Лондона и полечиться основательно. Он воспользовался этим случаем и бросил театральные дрязги столицы для веселой и беззаботной жизни в Бате. Этот город был тогда одним из самых оживленных мест Англии: на воды сюда съезжались все, кто только имел какие-нибудь средства: политики, ученые, актеры, государственные деятели, помещики смешивались в зале «Общественного собрания» с разбогатевшими купцами, авантюристами, попавшими «в случай» горничными и прочим сбродом. Как только новое лицо появлялось в городе, выборный церемониймейстер стучался уже у двери и предлагал свои услуги для осмотра города. Вообще, как это бывает в большинстве случаев, больным на водах Бата жилось всего хуже. Но выздоравливающих закручивало это веселое беззаботное существование вдали от деловой сутолоки столицы. Гаррик очень любил Бат и подолгу гостил здесь в свободное время. Теперь его сопровождал полковник Уиндгем, с которым артист последнее время очень сблизился.

Но недолго наслаждался он покоем и отдыхом. В один прекрасный день ему принесли письмо из Дублина. Томас Шеридан, услышав, что Гаррик свободен, предлагал ему разделить антрепризу театра в Смок-Элле. Письмо было написано по обыкновению прямо, резко и откровенно. Шеридан готов был предоставить Гаррику все, на что мог рассчитывать выдающийся артист, но решительно предостерегал его от всяких надежд на их дружбу. Отношения должны остаться строго деловыми.

– Вот – самое странное письмо, какое я получал когда бы то ни было, – сказал Гаррик, протягивая его своему другу.

– Может быть, оно действительно странно, – отвечал тот, – но искренне, прямо и благородно. Я советую принять приглашение.

Дейвид заехал в Личфильд, повидался с семьей и в середине ноября был уже в Дублине. За последние годы театры этого города пришли в некоторый упадок; вследствие небрежных, чисто спекулятивных антреприз публика сильно «распустилась». Толпы постороннего народа шатались постоянно за кулисами, театр был вечным местом скандалов, а прислуга, дожидавшаяся своих господ у подъезда, взяла за привычку врываться на верхнюю галерею силой и смотреть задаром спектакль. Шеридан решил все это привести в порядок и со свойственной ему энергией сразу объявил о всех своих реформах. Во главе труппы стояли: Гаррик, сам Шеридан, новый молодой актер Барри и мисс Анна Беллами, которая сделалась теперь актрисой. Барри был сыном состоятельного золотых дел мастера; благородная, изящная и высокая фигура, чудные аристократические манеры, неизвестно откуда им заимствованные, голос, который «мог выманить птицу из гнезда», и замечательная красота делали этого молодого человека опасным соперником Гаррика. Он действительно имел громадный успех в течение этого сезона, а впоследствии сделался одним из лучших актеров Англии. С Гарриком они были пока в самых хороших отношениях. Мисс Беллами, по своему обыкновению, успела втереться почти во все богатые дома Дублина, сплетничала, льстила, унижалась и свое прихлебательство у местных аристократок именовала пышно «трогательным единением чувствительных душ».