Аркадий Мильчин - Человек книги. Записки главного редактора Страница 131

Писал я Риссу и о том, что для моей должности (тогда еще заместителя главного редактора) нужно иметь пробивную натуру, а он в ответ убеждал меня, что многие из тех, кто обладает пробивной силой, наносят только вред делу. Но я с ним не мог согласиться:

Хотя Ваши рассуждения о пробивных и непробивных людях во многом справедливы, должен сказать, что могу согласиться с ними только отчасти. Хороший, порядочный человек, наделенный большой энергией, сильной волей, обладающий даром красноречия, может много хорошего сделать. Другое дело, что такие люди редки, но их-то и не хватает. Я все же хотел бы обладать большей энергией и волей, умением убедительно отстаивать свое мнение, а то на практике получается, что все хорошие доводы приходят на ум после драки, а после драки кулаками не машут. Прописная истина. Да и от стула отрываюсь маловато. В общем, самокритика. Просто часто понимаешь, что должность обязывает ко многому такому, на что я не способен, и этот разрыв между пониманием того, что нужно делать, и тем, что делаешь на самом деле, достаточно мучителен, отчего я при первой же возможности вернулся бы к обычной редакторской деятельности. Надоел я, наверно, с этими своими разговорами. Никак не могу уйти от этой темы (17.06.67).

Олег Вадимович Рисс своими ответными письмами морально поддерживал меня, как никто другой.

13 марта 1967 года:

Простите, что с небольшим опозданием отвечаю на Ваше откровенное и грустное письмо. То, о чем Вы упоминали, омрачает не только Вашу жизнь. Увы, это «знамение времени», или «болезнь века», ибо полное подобие упомянутого Вами лица мы видим во главе почти всех ленинградских издательств. Да и только ли издательств? Невольно заподозриваешь в этом какую-то определенную линию – не случайность. Как в таких случаях быть? Я тоже когда-то негодовал и ершился, а потом затвердил на все случаи жизни последнюю строку пушкинского «Памятника» и решил взять ее за руководство. Да, слава богу, нашел еще обнадеживающие строки у Салтыкова-Щедрина. Так что выход один: смотреть на все это как на преходящее, временное явление и набраться мужества и терпения. А в деловом отношении меня еще умные политработники в 40-е годы учили, как поступать с невежественным начальством: указания выслушивать, а делать то, что считаешь нужным. Как раз так и действовали председатели колхозов, когда им навязывали кукурузу.

24 февраля 1968 года:

…Все же думаю, что лучше занимать его [пост главного редактора] Вам, чем кому-либо другому. Для этого есть все основания и прежде всего интерес к делу, который все решает.

Увы, я продолжал жаловаться. Вот что я писал 14 апреля 1968 года:

Письмо это заканчиваю 20 апреля. Не было настроения писать. Очень тяжелая неделя двигалась. Вот она прошла. Сейчас немного успокоился, хотя продолжаю терзаться сомнениями. Если удастся встретиться, расскажу о них. А писать – понадобилось бы слишком много места или получилось бы невольно огрубленно, неточно. В общем, усиленно думаю о рядовой работе, для которой я лучше приспособлен.

Чем были вызваны эти горькие строки, точно не помню. Но причин могло быть много:

– конфликт Телепина с месткомом профсоюза, который не дал согласия на увольнение работника, посчитав, что для этого нет достаточных оснований, а директор, подстрекаемый своим помощником по кадрам, проходимцем и пьяницей Сергеевым, не придумал ничего лучшего, как подать на местком в суд;

– выпады Телепина против коллектива издательства, спровоцированные тем же Сергеевым;

– цензурные придирки;

– навязывание Телепиным авторов, недостойных печататься в издательстве, вроде А. Ерохина, журналиста бездарного, но зато из когорты помощников М. Суслова.

Рисс в ответ приложил немало усилий, чтобы рассеять мои мрачные мысли:

…Видимо, Вы такой же человек настроения, как и я. Стесняться этого не следует, так как еще Ленин говорил Горькому, что настроение – великая вещь. Но я прекрасно понимаю, что при наличии совести (атрибут в наше время вообще-то наличествующий не у всех) Вас будут постоянно мучить разные обстоятельства, которые Вы не властны изменить. Бороться с этим можно только уверяя себя, что все течет, все изменяется, и что мы уже пережили (я в большей степени, Вы в меньшей – соответственно прожитым годам) смену приливов и отливов. <…> Вы не настолько охочи до «высоких мест», чтобы трагически переживать возвращение «к станку», если оно произойдет. Всегда опасно лететь с высот тому, кто нечестно на них забрался, а Вы безусловно не из таких.

Конечно, я догадываюсь, Вам очень трудно угодить на все вкусы и действовать против своей совести там, где Вы уверены, что надо поступать иначе, но – увы! – жизнь требует постоянных компромиссов. Особенно на такой работе, как Ваша. Сначала я обеспокоился, как отзовутся на практике всякие новые «установки», но потом успокоился, что не хватит ни воли, ни умения проводить их твердо в жизнь. Не те времена и не те люди.

<…>

Итак, хорошо, что одна неприятная неделя прошла. Не бойтесь следующей. С каждым разом накат воли ослабевает (24.04.68).

Признаюсь, письма Олега Вадимовича действовали успокаивающе, но переменить настрой не могли. Все же это была единственная поддержка в то время, и я благодарил его за нее:

Спасибо за дружескую поддержку. Она пришлась очень кстати. Письмо Ваше придало мне силы, помогло не впасть в отчаяние, к которому я был близок. И хотя я по-прежнему настроен пессимистически, все же Ваши слова возродили проблески надежды. Меня менее всего пугает возврат к рядовой работе. Беда в том, что этот возврат сегодня для меня закрыт, а завтра может оказаться вовсе недоступным. Ведь места-то заняты. Если бы сегодня освободилось хотя какое-то редакторское место, я тут же стал бы претендовать на него. Руководящая работа меня тяготит по многим уже изложенным ранее причинам (03.05.68).

Тут был еще такой нюанс. Меньше всего я имел в виду, что останусь без работы. Но мне ведь требовалась не любая редакционная работа, а такая, которая составляла смысл моей жизни, – связанная с редактированием и редакционно-издательской деятельностью, а возврат в редакцию то ли на должность заведующего, то ли старшего или просто редактора был закрыт. Не увольнять же работающих там людей ради того, чтобы освободить мне место, особенно если такое передвижение вниз будет связано с какими-то моими прегрешениями.

Когда же такая возможность представилась – перешел на работу в Институт марксизма-ленинизма В.В. Сазонов, заведовавший редакцией литературы по издательскому делу и книжной торговле, – я не осмелился просить директора вернуть меня в редакцию. Это было бы неверно истолковано: я помнил угрозу В.С. Фомичева. К тому же от такого шага удерживала меня обстановка в издательстве. На месте главного редактора я смогу защитить редакционный коллектив от глупых нападок, чего сменивший меня на этом посту, скорее всего, делать не станет.