Игорь Дьяконов - Книга воспоминаний Страница 14

Во время больших соревнований, однако, полиция оцепляла «Бесплатную горку», и великого финского бегуна Нурми, бежавшего по гаревой дорожке стадиона, как машина, обгоняя других слишком человеческих бегунов на круг и на два, я видел лишь через щелку в высоком заборе стадиона.

По утру, если я не бродил вдвоем с Аликом или с ним и с мамой — по Фрогнерпарку у его озер с лебедями, по пригоркам, лугам и рощам или, если не читал, если не разыгрывал ахагийских соревнований, не играл во дворе, не решал задач по арифметике — это, впрочем, случалось редко: меня не переобременяли официальными науками — я занимался расшифровкой египетских иероглифов.

В числе книжек, переведенных в свое время папой для хлеба и картошки, была и научно-популярная книжка «Древняя Ассирия». В 1924 году, взяв с собой Мишу, папа отправился в командировку в Лондон и там побывал в Британском музее, чтобы самому посмотреть все эти древности, о которых он когда-то писал так красноречиво. В Музее он купил два путеводителя — по ассирийским и египетским залам. Вернувшись в Осло и разбирая свой чемодан, он наткнулся на эти две довольно толстые книжки. Куда их девать? Увидев меня, который толкался вокруг, жадно впитывая в себя папины и Мишины впечатления, он вдруг, по одному из свойственных ему шутливо-серьезных порывов, протянул путеводители мне:

— На! Это для тебя!

Я немедленно унес их к себе в комнату и стал рассматривать. Я тогда уже довольно прилично читал по-английски. Ассирийский путеводитель был скучен: номера каких-то экспонатов, надписей и т. п.; зато египетский путеводитель был написан очень живо; в нем была и история, и характеристика быта древних египтян; передо мной открылся еще один мир, отличный от знакомого, поэтому интересный, — вроде ахагийского, но имевший еще особое отличие от Ахагии. Оно состояло в том, что все в нем действительно существовало. Пусть оно существовало «когда-то» — разве оно было от этого менее реально, чем Ахагия, в которую все равно «по-настоящему» нельзя приехать (можно было только, сидя на пустыре «Кузнецкой горки» с Мишей, описывать друг другу вид, открывающийся отсюда на город Носорогов); и разве более реальны были и романтический мир героев Шекспира, и Южная Америка, откуда приходили черные пароходы Вильгельма Вильгельмсена, и тропическая Ява, где жил папин брат, дядя Коля?

Особенно же заинтересовали меня иероглифы. Их было много в книге; и в тексте, где каждое характерное египетское понятие или имя приводилось в скобках по-древнеегипетски, и в приложении, где был огромный список всех египетских фараонов — каждое имя по-английски, в транскрипции и в иероглифическом написании. Подбирая одинаково звучащие куски имен, которым соответствовали одинаковые египетские знаки, и пользуясь изложением принципов иероглифики, содержавшимся в книге, я составил себе целую тетрадочку, где, расположенные в алфавитном порядке, были вписаны все иероглифы, чтение которых я мог определить.

Словом — дела было много: и дома и во дворе.

Но, как ни интересно было дома, я все же посматривал из окна, не пройдет ли через двор Герд, возвращаясь из школы. И вот наконец появляется и она, размахивая ранцем и посасывая «любовь на палочке» — длинный красный леденец на деревянном стерженьке, чтобы не мазать руки. Ее окружают младшие ребята и требуют полизать. Начинается перебранка. Наконец она, к моему брезгливому возмущению, даст пососать леденец сестрам и поднимается наверх. Наскоро поев, она еще с губами, покрытыми крошками, дожевывая, выбегает во двор — она знает, что мы ее ждем. Без нес игра не клеилась, но теперь она начинается всерьез. Сначала — хороводные игры в «золотые ворота» или их норвежский эквивалент, в норвежский вариант игры «а мы просо сеяли», в «спящую красавицу», в лапту, в «Tyvеn, tyvеn skal du hеtе!» — «Ты будешь зваться вором, вором, вором, потому что ты украл мою подружку». Это была довольно сложная игра, с приплясыванием, переменой пар и хороводом. Когда же начинает смеркаться, когда открываются окна и разнообразные мамы кличут детей домой, и когда Ингер, Берит и Эва уходят спать, — начинается самая интересная игра — в колдуна.

Я и Герд — муж и жена. Это не просто так. Правда, Герд мне призналась, что любит моего папу. Но «на втором месте» она любит меня. К любви я отношусь серьезно, и Герд тоже. Но женщина слаба — хотя я этого не знал и тогда не понял: когда я болел коклюшем, до меня дошел слух, что Герд вышла замуж за Рейнерта. Венчанье происходило на черной лестнице, между нашей дверью и нужником, и Кари была пастором, а Хишти и Берит — подружками невесты. Как только поправился, я, не делая никаких обобщений по этому поводу, имел с Герд серьезное объяснение и потребовал формального развода. Рейнерт в это время связался с компанией Бьёрна и был довольно равнодушен к разводу. Поздно вечером на пустыре «Кузнецкой горки», Герд принесла мне торжественную клятву порвать с Рейнертом, и с этим было покончено. Теперь как будто бы и по закону я был муж, а Герд — жена. В углу двора очерчивался «дом»; Алик, Хишти, Бюлле и Биттеба были наши дети. Ходили в магазин, устраивали в комнате уют. Но семейное счастье продолжалось недолго. Появлялся колдун (им был по-очереди каждый из «семьи»). Колдун не мог подойти к дому ближе трех шагов, не мог стоять там, где «папа» или «мама» начертят крест. Но он подстерегал ребят по дороге «в школу», «мать» — по дороге «в магазин». От его прикосновения несчастная жертва превращалась в камень. Требовались нечеловеческие усилия и хитроумнейшие уловки, чтобы расколдовать жертву и победить колдуна, укрывавшегося в темной подворотне и у помойки.

Но вот уже совсем поздно. С воем и хныканьем уводится домой Биттеба, Фру Стриндберг кличет домой младших девочек. Остаемся мы с Герд. Мы говорим. О чем? Трудно припомнить и даже представить себе, о чем мы могли говорить. Но говорить было о чем. Я рассказываю о России, о Петрограде, о Неве, которая «гораздо шире, чем наш двор вместе с улицей», чему Герд не хочет верить — «таких рек не бывает!» Герд рассказывает о своих приключениях, когда они жили у дяди-смотрителя Хортенского маяка. Здесь однажды они с Бьёрном — Бьёрну было девять, а Герд семь лет — угнали гребную лодку и отправились в город Мосс, где жил другой дядя — добрых десять-пятнадцать километров по морю поперек фьорда. В Мосс они прибыли благополучно и были доставлены дядей домой на пароходике.

— Вам попало?

— Нет. Мы ведь умеем плавать и часто катаемся на лодке. Вообще папа нас не порет и даже не шлепает. Только один раз я решила уйти из дому и пропадала целый день. Меня привел полицейский, и папа меня вздул подтяжками. Это было довольно больно. Но я уже придумала: у нас дома есть такой тазик; я его подложу в штаны, и тогда не будет больно.

Уже темно. Над высокими деревьями садика Стеен-Нильсена небо становится зеленоватым, и на нем загорается «моя звезда» — Альтаир. Я бегу домой за подзорной трубой и картой звездного неба, нахожу созвездия, пытаюсь рассмотреть кружок Юпитера — но это очень трудно: труба дрожит в вытянутой руке. Холодно. Надо спать.

Но сон приходит не сразу. Тут — еще один мир, еще одна, уже никому не известная тайная жизнь.

Наутро — снова такой же день, и в нем никогда не скучно.

Мне кажется, что если я был довольно важным элементом в жизни девочек из Нубельстате 31, то более важен для них был мой папа, которого они — особенно стриндберговские дети — совершенно обожали. Он часто выходил после работы к нам во двор и участвовал в наших играх или сам заводил игры — иногда с помощью Агнес. Он был великий выдумщик. Раз в свой день рожденья он вынес на двор огромнейшую бадью гоголь-моголя из 50 яиц. Всегда находил, что сказать каждому из ребят на своем странном норвежском языке. Как же его не обожать?

Так проходит лето. Ахагия, египетские иероглифы, игра во дворе, ничем не нарушимое течение жизни. Лишь изредка через двор пройдет почтальон с кожаной сумкой (волнение для Миши) — или «висергютт» — посыльный из лавки со своим велосипедом. Хозяйки здесь не приходят из магазинов с тяжелыми кошелками товаров: покупки делаются в кредит и присылаются с посыльными. Среди дня откроется окно второго этажа и фру Стриндберг бросит на двор бутерброды с темно-коричневым «козьим» сыром, завернутые в прозрачную бумагу. Завтрак детей Стриндбергов не отличается пышностью, да и одеты они все были в поношенное, с чужого плеча. «Спаре! Спаре!» Если уволят с работы, никто тебе не поможет, а пять человек детей — это не шутка! Кари скоро кончает среднюю школу и пойдет куда-нибудь конторщицей или продавщицей, Бьёрна, может быть, удастся протащить через гимназию и отдать в университет, но на руках еще жена и три девочки, сам инженер болезнен, — кто его знает, сколько удастся прожить. И с раннего детства девочки во дворе играют в «хозяйство».

Иногда во двор забежит Бьёрн, подразнит меня на скорую руку и уйдет. Один раз он вбежал на двор, где все девочки в полном составе и мы с Аликом были заняты какой-то игрой, и, быстро расстегнув штаны, под хихиканье притаившихся за углом его товарищей, показал девочкам нечто. Девочки возмутились, а я сказал Герд: