Владимир Головин - В. Махотин: спасибо, до свидания! Издание второе Страница 14

Как бы там ни было, слонялся я, томясь от скуки, битый час по музейным залам.

Рассматривая всевозможные экспонаты и картинки, вывешенные в одном из залов и в вестибюле для привлечения публики. Хочется заметить, что и сейчас в этом музее постоянно проходят какието выставки для того, чтобы народ туда из любопытства заглядывал. Да и восковые фигуры и другие время от времени обновляющиеся экспозиции служат данной цели. Что вполне соответствует любой, даже самой захудалой, провинциальной кунсткамере. Но поскольку речь идет не о проблемах выживания культурных учреждений, продолжу свой рассказ в выбранном мной русле.

Итак, я взираю на окружающую меня унылую действительность. Конечно, можно было бы слегка разукрасить ее яркими красками. Но для этого необходим алкоголь, чего в данный момент я остерегался. Зная чем все может закончиться. Естественно, переступив порог данного культурно-просветительского учреждения и не найдя никаких знакомых, я направился в махотинскую каморку со скрипучей дверью. Где, как нетрудно догадаться, находилась его знаменитая мастерская.

Отвечающая всем обывательским представлениям о творческой лаборатории человека, связанного с искусством неразрывными кровными узами. И скоротал бы я у него эту тягомотину ожидания, да в каморке и без моей скромной персоны полна горница людей – соратников Махотина по ремеслу. Каких-то его приятелей, не связанных с ним ремеслом. И, как мне показалось, весьма подозрительных темных личностей, с которыми не хотелось разговаривать. Хочу заметить, что я, не противник поэтического беспорядка в жилище художника, тем не менее возникающий иногда у себя дома бунт вещей стараюсь как можно быстрее укротить. У других – другое дело. Даже приятно как-то без всякой зависти.

Короче, встречает меня Махотин радостным возгласом. А вслед за ним и другие, бывшие тогда там. Щурится Виктор Федорович своей лукавой ленинской улыбкой. Надо сказать, он внешне, особенно когда в кепке, очень похож на вождя мирового пролетариата. И тут же наливает мне стакан водяры. Я, к великому огорчению хозяина, отказываюсь. И невнятно бормочу какие-то смехотворные оправдания. Водки – море разливанное. Но я, как могу, борюсь с таким труднопереносимым для меня искушением. Махотин, как это обычно бывает, в своем амплуа – навеселе. Вообще-то, как мне кажется, слово «навеселе» не совсем уместно. По той простой причине, что Виктор всегда на веселе. Хоть выпивший, хоть трезвый, все равно – навеселе.

То есть кто-то может про Махотина сказать, что он всегда пьян. А кто-то, с тем же успехом, может сказать, что Махотин всегда трезв. Можно сказать «слегка пьян» или «слегка трезв». Четкого водораздела не существует. Но, и это главное, Виктор никогда не бывает пьян в стельку. В этом, как и в его картинах, и есть какая-то феноменальность. Таких как он я еще никогда не встречал. И, видимо, не встречу. Разговор у Махотина быстрый, захлебывающийся.

И нужно приложить неимоверное усилие, прежде чем поймешь, о чем он говорит. Что он хочет сказать. К тому же Махотин часто сбивается, теряя нить своих рассуждений. И его рассказ из-за этого постоянно перескакивает с одного на другое. В придачу что он не умеет слушать своего собеседника. Ты ему – про Фому, а он – про Ерему.

Итак, Касимова нет, вечер вести некому. И Махотин, на правах хозяина, берет на себя эту трудную миссию. Причем она ему вполне удается. Просто когда ему надоедает сидеть в своем чулане и до его ушей доносится все нарастающий, приобретающий угрожающие нотки гул голосов, он покидает свой живописный вертеп. Что-то торопливо бормоча, он широким жестом приглашает всех присутствующих к стоящему в вестибюле большому круглому столу. Из тех кто читал стихи, я, насколько помню, совсем никого не знал. Такой «поэтический» вечер я видел впервые.

Наскоро отделавшись от возложенной на меня тяжелой обязанности, я поспешил покинуть этот укромный уголок. Ройзмана и Касимова не увидел, время прошло впустую, выходной потерян. Включаю поздним вечером телевизор. Переключаю случайно на 4-й канал. И тут, к своему великому удивлению, слышу, что Кася Попова, рассказывающая о новостях городской культуры, говорит о мероприятии, в котором сегодня имел честь быть задействованным и я. Причем первой звучит моя фамилия. Оказывается, по воле судьбы, я оказался на нем свадебным генералом. И на том спасибо.

Моя стихия – поэзия, картинки меня мало волнуют. А если и волнуют, то косвенно. Лишь как возможное место сбора вокруг них нужных или интересных мне людей. Казалось бы, наши пути с Махотиным должны были бы пересекаться лишь изредка. Но на самом деле все обстояло иначе. Виктор Федорович – большой любитель поэзии. А значит, и пути-дороги наши довольно часто пере секались то там, то сям. Апогея же наше общение с ним достигло весной 95-го. Когда, после суточных смен в комке, я стал частенько наведываться к нему.

Причина была проста. Как я уже не раз говорил, мой киоск находился возле ЦГ. А от моей работы до остановки где я садился в автобус, отвозивший меня домой, маршрут совпадал с тем местом, где можно было без труда разыскать Махотина. И накатить, чтобы расслабиться после суточного безумства. Особенно после ночей. А то пока до дома доберешься, сколько времени пройдет. Желание же накатить после нервных смен было просто бешеным. Автобусная остановка – рядом с Главпочтамтом. А Махотин находился в архитектурном памятнике конца XIX века – водонапорной башне на Плотинке. Что может быть лучше! Ноги прямо сами шли туда. И намахнуть с Махотиным желание огромное. И место такое, какого нигде не только в нашем городе, но и во всей стране не найти.

Просто уникальное место! Не буду вдаваться в подробности о том что это – одно из первых архитектурных строений Екатеринбурга. Что с Исторического сквера, или Плотинки, где находится башня, город начинал расти. С какой целью и кем он был основан и т. д. и т. п. Хочется лишь сказать, что сначала, насколько я помню, в ней находилась лавка сувениров. Потом она стояла заброшенной и была превращена в место хранения метелок и лопат… У Виктора башня наконец стала Музеем кузнечных ремесел Урала.

Директором, экскурсоводом и смотрителем башни был Махотин. Не знаю, как ему удавалось совмещать все свои должности. Правда, такое совмещение происходило лишь в весеннее-летний период, так как достопримечательность не отапливалась. Там даже электричество не всегда было, не говоря о прочих удобствах и комфорте. Но в теплые весенние и летние деньки, пока солнце не закатилось за горизонт, было довольно сносно. На первом этаже были представлены всевозможные образцы кузнечного искусства прошлого времени и наших дней. Второй этаж, на который вела узкая винтовая лестница, являл собою своеобразную комнату отдыха. В ней находилось только самое для этого необходимое – кровать и стол. Все ее нехитрое убранство дополняли несколько картин, частично висевших на бревенчатых стенах, частично прислоненных к ним. Удивительно, что основательно нагрузившись алкоголем, еще никто пока не сломал себе шею, спускаясь вниз. Видимо, все-таки пьяного Бог бережет.

В обязанности Виктора Федоровича входили пополнение и продажа экспонатов, специально для этого предназначенных. И проведение экскурсий. Экскурсовод, учитывая специфику дела, обязан знать тонкости кузнечного производства. Чтобы не застал врасплох какой-нибудь каверзный вопрос. Неужели Виктору пришлось осваивать и кузнечное искусство? Это до сих пор остается загадкой. Но для меня ценность башни определялась прежде всего тем, что в ней можно было раздавить пузырь, не доезжая до дома.

Махотин с утра был в башне. Именно в эти часы, где-то в 10—11, я и заходил в его кузнечную лавку. Все было вполне благопристойно. Стакан имелся, а бутылку мы прятали за какой-нибудь предмет. Не спеша накатывали, чем-нибудь закусывали. А если вдруг заходили какие-нибудь редкие в эти часы посетители, делали умные лица великих знатоков-энциклопедистов. Сам Виктор Федорович никогда не раскрывал рта без надобности. Лишь только тогда, когда посетители чем-либо интересовались, объяснял как мог, что это такое. И для чего оно предназначено. Если же выясняли, можно ли это купить, оживлялся. И, сопровождая свою речь бурной жестикуляцией, приступал к торгу. Говорил о том какие вещи продаются, а какие нет. И если вставал вопрос о стоимости, спрашивал: сколько можете дать? Но все вопросы обычно задавались лишь из праздного любопытства. По крайней мере, при мне ничего не покупалось. Все оставалось на своих местах. И каждый раз при очередном посещении я не замечал никаких видимых изменений. Помню, однажды завалила к нему ватага любознательных подростков. И во мне проснулся дремавший доселе учитель истории. На все их вопросы отвечал. Да вдобавок и историю основания города рассказал. Они слушали, затаив дыхание. И долго не хотели уходить, требуя невинными глазами все новых и новых баек. Однако мой язык устал. Да и выпить снова захотелось. Не при детях же!