Томаш Ржезач - Спираль измены Солженицына Страница 14

Да, жизненный опыт кое-чему научил Солженицына: учителя, в случае надобности, можно было обмануть, артистически вызвав внезапный обморок; от смертельной опасности можно спастись бегством. Можно снискать сочувствие у следователей и расположить к себе трибунал, если прикинуться кающимся грешником. Можно испытать и заключение в лагере: не так страшен черт, как его малюют!..

Но как ему спрятаться от мудрого взгляда по-южному темных и горящих глаз Кирилла Семеновича Симоняна? Они всегда будут напоминать ему о его собственном ничтожестве, и от этого его не избавят никакие рекламные трюки. И для взрослого Солженицына невысокое мнение о его литературных способностях, которое высказал в свое время молодой Симонян, послужит как бы стимулом, подстегивающим Александра Исаевича доказать обратное и самому себе, и прежде всего профессору Симоняну.

Позже, после читательского успеха повести «Один день Ивана Денисовича», Солженицын еще раз попытается заставить Симоняна изменить свое суждение о нем. Но безуспешно. Вероятно, и поныне он готов пожертвовать половиной Нобелевской премии («А он хорошо знает, что одна копейка и одна копейка — это две копейки», — смеется Николай Виткевич), чтобы услышать положительный отзыв из уст понимающего толк в литературе Кирилла Семеновича. Однако профессор Симонян и в зрелые годы не изменил своего мнения о нем: «Солженицын — не художник и никогда настоящим художником не будет. У него нет дара воображения и самодисциплины. Он пренебрегает деталями. Его работы — это нагромождение сырого материала. Если бы Солженицын не занимался самолюбованием и не упивался бы каждой сочиненной им строкой, возможно, из него и вышел бы писатель. Но он на это не способен, и я полагаю, он начинает осознавать это».

Сказанное о сегодняшнем Солженицыне справедливо и по отношению к Солженицыну студенческих времен.

Через месяц после того, как неизвестный фотограф запечатлел юных ростовских студентов, началась Великая Отечественная война.

Вопреки крылатому выражению: «Когда говорят пушки, музы молчат», советские музы после нападения Гитлера на их родную страну не умолкли. У них особый характер. Они только надели красноармейские гимнастерки. Никогда ни одна другая армия в мире не испытывала такого голода по слову, печатному и устному, по песне и рисунку, как Красная Армия в 1941—1945 годах. Более того, никогда в истории ни в одной армии не было столько художников, писателей, композиторов, как в Вооруженных Силах первого социалистического государства, когда над ним нависла самая большая угроза. Всему миру известно, что они вместе с простыми солдатами сражались за Родину.

Советский писатель Алексей Толстой возглавлял Комиссию по расследованию военных преступлений нацизма. А другой классик, Александр Фадеев, на фронте в сорок первом пробивается из окружения; вместе с солдатами он питается мясом павших лошадей и спешит отправить на «большую землю» свои блестящие очерки самолетами, которые доставляют окруженным боеприпасы, медикаменты и чеснок от цинги. В одном из подвалов голодавшего и замерзавшего Ленинграда, подвергавшегося непрерывному обстрелу, Дмитрий Шостакович создает свою гениальную Ленинградскую симфонию. Художник Николай Жуков в лесах под Калинином делает наброски портретов партизан. А Штаб партизанского движения, узнав, что брянские партизаны не имеют своей песни, самолетом направляет в немецкий тыл поэта и композитора, чтобы они на месте почувствовали тяжесть борьбы партизан. Так появляется песня «Шумел сурово брянский лес».

Ежедневно советский читатель знакомится с фронтовыми корреспонденциями таких военных журналистов, как Константин Симонов, Всеволод Вишневский, Борис Полевой, Виктор Полторацкий, Сергей Крушинский, и многих других. И все они не гастролеры на театре военных действий, а журналисты-бойцы. Их выбрасывают на парашютах в немецкие тылы к партизанам. Они пишут свои репортажи с передовой прямо на поле боя, под огнем противника. И они знают, о чем пишут.

Поэтому к их слову так жадно прислушиваются, на их выступления взволнованно реагируют. Защитники Сталинграда, долгие месяцы оказывавшие упорное сопротивление превосходящим силам 6‑й армии фашистов, плачут, слушая стихотворение Симонова «Жди меня, и я вернусь». На всех фронтах, от Белого и до Черного моря, в окопах наизусть читают поэму Александра Твардовского «Василий Теркин». А когда в перерыве между боями на фронт приезжают фронтовые бригады артистов или оркестр, их встречают бурей оваций.

Советская литература не создала ни антиромана, ни антидрамы; она не извратила литературного жанра. Она породила у литераторов чувство собственной сопричастности к делам народа; она сумела в самую трудную минуту пронизать собой общественные структуры и в суровых условиях войны еще раз подтвердить свое право на существование.

А что Солженицын?..

Солженицын видит, что война создала новые человеческие ценности, он не может не замечать, как солдаты тянутся ко всему, что связано с искусством и особенно с литературой. Он видит, что его коллеги, для которых годы спустя у него не найдется слов, кроме таких, как «оппортунисты», «трусы», «прихлебатели», собирают, рискуя жизнью, материал и печатают в газетах и журналах свои репортажи, очерки и рассказы. Издают книги. Имеют успех.

Успех! Это то, о чем мечтает Александр Исаевич. Он хочет добиться его — любой ценой. Он не хочет остаться в стороне. Нет, практичный Солженицын мгновенно догадывается, что именно сейчас поднимается волна, которая может и его вынести на поверхность. О, Александр слов на ветер не бросает! Если уж он что-нибудь задумал, то стремится это осуществить. «Чем спокойнее на фронте, тем больше в письмах он пишет о литературе», — рассказывает Наталия Алексеевна Решетовская.

И Солженицын с прилежанием и упорством, которому нельзя не позавидовать, работает и в «полевых условиях». Он делает наброски рассказов и других небольших прозаических произведений. Поэтому и откладывает на время план романа-эпопеи. На фронте он пишет рассказ «В городе М». За ним следуют другие: «Лейтенант», «Письмо номер 254». Рукописи этих ранних произведений мне не удалось разыскать, и я не мог уточнить их содержание, однако, если судить по их названиям, ясно, что они были написаны на актуальную, военную тематику. Казалось бы, это и естественно.

Но ведь надо знать Александра Солженицына: он пишет не о том, что его больше всего волнует, а о том, что в данной ситуации наиболее модно и что сулит ему наибольшую надежду на успех. Первый, кто познакомился с прозой Солженицына, был Николай Виткевич. Его воинская часть находилась не очень далеко. Иногда друзья встречались. Можно почти с уверенностью сказать, что в тот момент Виткевич весьма благосклонно отнесся к литературным опусам своего помешанного на сочинительстве друга. Солженицын писал Наталии Алексеевне Решетовской, что Кока стал для него гораздо ближе, чем Кирилл, то есть К. С. Симонян. Виткевичу он читает все, что написал на фронте.