Лев Лурье - Лаврентий Берия. Кровавый прагматик Страница 14

Наступление начинается репрессиями против «правых» эсеров. Летом 1922 года в Москве проходит громкий политический процесс, где их обвиняют в убийстве Урицкого и Володарского, покушении на Ленина. Процесс заканчивается двенадцатью приговорами к смертной казни. Впрочем, из-за резко негативной реакции зарубежной общественности, включая коммунистов, протестов Ромена Роллана, Максима Горького, расстрелы были «отсрочены».

Главная задача, поставленная ГПУ (так переименовали ЧК в 1922 году) в Азербайджане, заключалась в ликвидации Закавказской организации эсеров, особенно сильных в Баку. Эсеровская ячейка не была разгромлена жандармами даже во времена Столыпина. Теперь этим делом занялись чекисты и лично Берия.

1, 7, 9, 10 и 16 апреля 1922 года на Сурханских нефтяных промыслах (под Баку) произошли возгорания бездействующих нефтяных вышек. По подозрению в поджоге арестовали рабочего Михаила Голомазова. Ни в каких партиях он не состоял, но в рабочем движении до революции, видимо, участвовал. Голомазов был знаком с эсером Федором Плетневым.

В итоге чекисты разработали следующую версию: этот самый Плетнев, выполняя указания другого эсера Михаила Зайцева, убедил Голомазова совершить диверсию. Зайцев же получил приказ от члена Оргбюро Бакинского комитета партии социалистов-революционеров Ольги Сухоруковой-Спектор. В начале апреля 1922 года она передала Зайцеву сообщение о предстоящих арестах эсеров и «директиву Бакинского комитета ПСР организовать поджог Сурханских нефтяных промыслов» в ответ на эти аресты. Зайцев «передал эту директиву Ф. Плетневу, тот – М. Голомазову». После ареста Плетнева 7 апреля Голомазов 9 апреля поджег бездействующую буровую в Раманах, был арестован, а 10 и 16 апреля загорелись еще три вышки.

Всего арестовали и предали суду 32 человека. Обвиняли эсеров не только в поджогах, но и в антисоветской деятельности, даже в сотрудничестве с англичанами при казни 26 бакинских комиссаров.

Впрочем, убедительная доказательная база не складывалась. Время пыток еще не наступило. Секретно-политический отдел ГПУ во главе с Берией старался как мог. Одним из немногих вещественных доказательств была эффектная фотография Ольги Сухоруковой-Спектор на фоне горящей нефтяной вышки. Происхождение фотографии неизвестно. По версии следствия, преступница, подобно Герострату, гордилась своим злодеянием настолько, что запечатлелась на его фоне в момент преступления. Понятно, что такое вещественное доказательство не могло не вызывать у профессиональных юристов скепсиса и сарказма. Еще сложнее для следствия было объяснить, как загорелись вышки после ареста «поджигателя» Голомазова органами ГПУ. Кроме того, только он один «признал свою вину полностью», Плетнев и Зайцев «частично», остальные заявляли о невиновности и фальсификации следствия.

Власть пребывала в некотором смущении. Киров, возглавлявший Азербайджан, 6 июля телеграфировал в Москву:

Дело закавказских эсеров еще не слушалось. Задерживалось необходимостью добиться сознания членов Бакинской организации в поджоге нефтяных промыслов. Сейчас сознались в этом два члена партии эсеров. Сейчас работаем по организации процесса. Создали чрезвычайный трибунал. Задержка за обвинителем, которого не можем найти. Эсеры организуют хорошую защиту, которая будет подражать Муравьеву, компании. Начале процесса сообщим.

Председатель Политического Красного Креста, известный адвокат Николай Муравьев, возглавлял защиту правых эсеров на московском процессе правых эсеров в 1922 году. И создал тогда для обвинителя Николая Крыленко очень серьезные проблемы.

Бакинский процесс должен был стать образцово-показательным. Еще 15 сентября 1922 года комиссия при Агитпропе ЦК РКП(б) в смешанном «партийно-чекистском составе» (К. Б. Радек, А. С. Бубнов, Н. Н. Попов, В. Р. Менжинский, Т. Д. Дерибас), обсудив вопрос «О постановке новых процессов», вынесла резолюцию: «Признать постановку процессов принципиально целесообразной; поручить ГПУ представить к следующему заседанию комиссии свои соображения по отдельным делам».

Процессу предшествовала масштабная политическая подготовка. На нефтепромыслах и фабриках проводились митинги. Поддержать обвинение из Москвы прибыл заместитель Ленина Алексей Рыков. В отличие от московского процесса, Бакинский решено было сделать фактически закрытым. Ход суда власти не интересовал, приговоры были утверждены заранее.

7 декабря 1922 года из Баку за подписями Кирова, главного обвинителя Васильева, председателя трибунала Полуяна была прислана в Москву и передана в Политбюро на голосование телеграмма следующего содержания:

Начавшийся утром 1-го декабря процесс с.р. заканчивается. Приговор будет 9-го утром. Из 32 обвиняемых высшая мера наказания без какой бы то ни было замены намечается следующим: ГОЛОМАЗОВУ – непосредственному поджигателю, ПЛЕТНЕВУ, ЗАЙЦЕВУ и САМОРОДОВУ – бывшим членам Комитета, давшим директиву о поджоге, ОСИНЦЕВУ – члену областного Комитета, имевшему тесную связь с врангелевцами, КЛЕШАПОВУ – совслужащему, снабжавшему организации оружием, деньгами, документами, КАРАШАРЛИ – бывшему ЗамНачГлавмилиции, снабжавшему организации документами, деньгами, использовавшему советский аппарат в контрреволюционных целях, ИВАНОВУ – белогвардейцу. Пятерым – оправдание. Четверых – условному заключению. ТАРХАНОВУ, СПЕКТОРУ – членам областного Кта – по три года. СУНДУК’ЯНЦ – один год с зачетом предварительного заключения. Остальные – к разным срокам максимум на пять лет. Замену высшей меры наказания считаем совершенно невозможной, особенно в силу последних событий: пожар станции Насосны, главных мастерских, крушение поездов. Приговор должен войти в силу через 48 часов после вынесения.

«За» проголосовали Сталин, Молотов, Троцкий и Ленин. Процесс проходил с 1 по 9 декабря и напоминал театрализованное представление. Обвиняемых везли по городу под усиленным конвоем красных кавалеристов с шашками наголо. Скамью подсудимых окружала вооруженная охрана, дабы показать особую опасность преступников. Зал был наполнен специально подобранными людьми, которые встречали показания обвиняемых свистом и гневными выкриками. Подсудимым не разрешалось общаться с заключенными по другим процессам.

Большинство подсудимых решительно отрицали свою вину, утверждали, что следствие фальсифицировало факты. Эпизод с поджогом доказать удалось не полностью, что признал даже обвинитель Васильев. Как и было предложено азербайджанским руководством, обвинитель потребовал расстрелять шесть человек – трех исполнителей и трех морально ответственных. И все же обвинительное заключение выглядело так неубедительно, что суд признал вину трех «морально ответственных в принятии решения о поджоге промысла» недоказанной и расстрел заменил на тюремное заключение.