Арман де Коленкур - Наполеон глазами генерала и дипломата Страница 14

У меня были, признаюсь, печальные размышления о положении человека, оскорбленного в своих самых дорогих чувствах, спокойствие которого находится под угрозой за то, что он хорошо и добросовестно служил своему государю и отстаивал, как подобает честному человеку, интересы своей страны.

В 11 часов я уже был в Сен-Клу, где находился император[50]. Его величество принял меня сухо, тотчас же с горячностью перечислил мне свои так называемые обиды против императора Александра, не делая никакого упрека лично мне. Он говорил об указе о торговле[51], о допущении в страну граждан нейтральных государств и американцев, которое, по его словам, противоречит континентальной системе. Он прибавил, что император Александр фальшивит, что он вооружается для войны с Францией и что войска, находившиеся в Молдавии, двигаются к Двине. Император повторил мне все сказки и басни, которые фабриковались в Данциге, в Варшавском герцогстве и даже в северной Германии, чтобы доставить ему удовольствие, сказки и басни, лживость которых так часто доказывалась ему сведениями, полученными затем на месте, или даже самими событиями.

Я отвечал на все фактами, уже упоминавшимися в моих депешах, которые он читал, фактами, доказывавшими, что указ явился результатом плохого состояния валюты; получать товары из-за границы в России не хотели, так как они извлекали бы из страны всю валюту, поскольку нельзя было продавать свои продовольственные продукты; внезапное запрещение ввозить даже в Германию товары, которые Россия поставляла прежде и ей и Франции, также в некоторой степени содействовало изданию указа. По вопросу о допущении нейтральных судов я повторил то, что его величество знал так же, как и я, а именно: так как он продавал лицензии[52] и открыто допускал в течение последних полутора лет в наши порты корабли, которые имели эти лицензии и приходили прямо из Англии, то это открыло глаза всему миру, и нельзя было сделать слепыми правительство и жителей страны, которая страдала от отсутствия вывоза в такой мере, как Россия.

Я ответил, что государственный кредит пострадал от этого до такой степени, что рубль, который в момент моего приезда в Петербург стоил 2 франка 90 сантимов, упал до 1 франка 50 сантимов; трудности, переживаемые торговлей, живо ощущаются в стране, имеющей продукцию, которую она сама не может потребить и размеры которой усложняют ее вывоз; при наличии привычки к потреблению колониальных продуктов, особенно сахара, даже если бы император Александр пожелал, он не мог бы осуществить абсолютный запрет, который довел бы цену на сахар до необычайных размеров и благоприятствовал бы контрабанде; между тем всем прекрасно известно, что мы уже давно не придерживаемся этого запрета, ибо наши лицензии дошли даже до русских портов, словно для издевательства над трудностями, переживаемыми торговлей этой страны. Я напомнил ему дело с судном «Вильям Густав» из Бордо[53].

Я обратил его внимание на то, что он не прибегнул ни к одному из возвещенных средств, не осуществил ни одной из мер обещанной помощи, что 15 миллионов, которые должны были пойти на русские морские вооружения и о которых он мне поручил объявить, до сих пор не были отпущены. Я указал ему, что, — как видно из переписки, — все меры, на которые он жаловался, были давно предвидены заранее, а он ничего не сделал для того, чтобы их предупредить; император Александр с самого начала называл монополией производимые нами конфискации всех нейтральных грузов без всякого различия и заявлял, что он не станет разорять своих подданных, чтобы обогатить свою казну. Я отметил также, что нейтральные суда допускали отнюдь не тайком, как говорил его величество; конфисковав более 60 судов, заходивших в Англию, русское правительство заранее объявило, что вследствие перемены, которую мы несколько времени тому назад внесли в нашу систему, принятую по общему соглашению и все еще действующую, оно отныне будет после тщательного обследования принимать суда, которые докажут, что они действительно являются нейтральными и не заходили в Англию. Я перечислил многочисленные грузы, конфискованные только потому, что суда делали остановку в Англии. Я рассказал о впечатлении, произведенном сообщениями наших газет о допущении в наши порты судов из Англии, обладающих лицензиями.

Что касается характера императора Александра, то я напомнил, что Александр признал короля Иосифа в тот момент, когда наши дела в Испании были плохи и он знал, что Иосиф находится под угрозой[54]. Что же касается передвижения войск, находившихся в Молдавии, то я указал на сделанное императором Александром Лористону предложение послать своего адъютанта для объезда всей линии турецкого фронта, начиная хотя бы даже с Киева, чтобы убедиться в том, где находится каждый из полков, о которых говорили, что они посланы на границы герцогства Варшавского. По вопросу же о других передвижениях войск я просил его величество, чтобы он приказал вновь представить на его рассмотрение ту часть моей корреспонденции, которая перечисляла их. Я отметил также, что император Александр, жалуясь мне на передвижение наших войск, часто сообщал мне о тех передвижениях, которые он в связи с этим производил сам, добавляя: «Я ничего не делаю тайком. Я ничего не устраиваю на моих границах, но я принимаю меры для того, чтобы не быть во время мира захваченным врасплох передвижениями французских войск в районе, находящемся на 300 лье дальше границ их союзников».

Я напомнил императору, что он заключил последний мир с Австрией, мало считаясь с Россией.

— Я ей дал 300 тысяч душ. Это больше, чем она завоевала[55].

— Несомненно, государь. Но в данном случае форма спасла бы сущность дела. Лучше было бы, если бы ваше величество не дали ничего.

Я указал ему на неизбежные последствия этого дела и напомнил об отказе ратифицировать конвенцию о Польше[56], хотя она была не чем иным, как результатом сделанного им предложения и тех распоряжений, которые он мне давал. Я говорил об явных отправках оружия и пушек в Варшавское герцогство, о которых открыто писали наши газеты, об ольденбургском деле, о встречах императора, о произведенных и возвещенных переменах в Германии, о стиле министерской переписки по почте, обострявшем положение больше, чем пушечные выстрелы, о толпе нескромных агентов, нахлынувших в Россию со всех сторон, чтобы раздражать и ссорить. Я не скрыл, наконец, от императора, что если он хочет войны, то его кабинет сделал все для того, чтобы к ней привести, и даже для того, чтобы надменно возвестить о ней, но если считают полезным сохранить союз, то я не понимаю, для чего нужны все эти булавочные уколы.