Павел Кодочигов - Все радости жизни Страница 14

Александра Васильевна помолчала, потом согласилась:

— Хорошо. Кудрявцев, принеси.

Колька радостно вскочил, подал чертеж:

— Вот это у него равнобедренный треугольник, с углами АБС. Задачу он решил с помощью теоремы…

— Кудрявцев, — улыбнулась Александра Васильевна, — я тебя просила принести чертеж, а не объяснять его… Кто из вас решал задачу — ты или Камаев?

— Камаев, — буркнул Колька, — но я смотрел, как он делал, и все понял. Давайте на доске покажу?

— В следующий раз я тебя обязательно спрошу, а пока садись, Кудрявцев. Отвечать будет Камаев.

Александра Васильевна не удовлетворилась объяснением одной задачи, погоняла Сашу по другим вопросам и удивленно произнесла:

— Знания есть. Где ты учился раньше?

— В Шадринске.

— В школе слепых?

— Да.

— Хорошая школа. Это чувствуется. — А почему ты ушел из нее?

— В ней нет шестого класса…

Третья отличная оценка была получена по истории. Чтобы не прослыть выскочкой, Саша не поднимал руку. Однако молодая учительница сама спросила его, и повторить только что услышанный от нее рассказ ничего не стоило.

— Экзамен тебе делают! Держись! — догадался Колька, — Жаль, что я подсказывать не могу, а то бы…

Колька оказался прав: учительница русского языка объявила о контрольном диктанте. Как писать? По Брайлю? А кто проверит? Печатными буквами по методу Тебольда, но писать надо быстро и много, где взять столько карандашей? Саша прошептал о своих затруднениях Кольке.

— Это раз плюнуть. Тебе сколько надо? Сейчас будут. Ткнул одну девчонку: — Эй, ты, дай карандаш! — другую, еще кого-то. — Что? Чем точить? Ха! Нож у меня всегда с собой. Шесть штук хватит? Пиши.

Урок начался. Учительница диктовала не торопясь, но Саша все равно не успевал. Колька, видя это, несколько раз просил повторить предложения. Учительница подошла к задней парте:

— Что с тобой, Кудрявцев? Ах, вот в чем дело!

Она взяла написанный Сашей текст.

— Я все разбираю, пока вижу одну грамматическую ошибку. Буду диктовать медленнее.

Были ли в жизни Саши более светлые и радостные, более утверждающие дни? Наверное, были. Но этот, такой напряженный, весь на нервах, на подъеме… После уроков с пимокатами засел за учебники. Утром поднялся рано и еле дождался часа, когда можно было пойти в школу. И шел в нее уже не посторонним, а своим. Сашу уже окликали, с ним здоровались! Порадовал и Колька Кудрявцев — он принес в класс металлическую сетку от решета. С ее помощью стало легче чертить геометрические фигуры. Сложные Колька вырезал из картона или гнул из проволоки. Александра Васильевна снова его похвалила:

— Правильно, Кудрявцев, Камаеву так будет легче.

— А мне интересней, — нахально улыбнулся Колька.

— И это хорошо.

Лентяй, второгодник, одинокий в классе, Колька Кудрявцев приходил на помощь при малейшем затруднении и, помогая Саше, стал работать сам: школьная жизнь впервые приобрела для Кольки определенный смысл. Перед зимними каникулами Александра Васильевна вызвала Кудрявцева к доске и убедилась, что знания по геометрии у него довольно основательные.

— Я выведу тебе за четверть хорошую оценку, Кудрявцев, — пообещала директор школы.

Колька потерял голос:

— Мне? Хор? — просипел он.

— Тебе, тебе, не твоему же другу — Камаев знает предмет на отлично. По алгебре ты заслужил такую же оценку. Если и дальше так будет продолжаться, в отличники выбьешься.

Колька еле проволок валенки-бахилы через класс, втиснулся в парту и долго сосредоточенно молчал. От Кольки несло жаром.

— Чего это она? — наконец пробасил он. — Совсем рехнулась!

После экзаменов Саша зашел к директору за документами.

— Уезжаешь все-таки?

— Да, Александра Васильевна. Меня на год сюда направляли, и я свое дело сделал.

— Жаль… В школу зрячих тебя в Шадринске теперь примут, а как жить думаешь?

— Обещали устроить пионервожатым… Спасибо вам за все, Александра Васильевна! Если бы не вы…

— Ладно, ладно, Саша… Чего там! Будь счастлив!

— Постараюсь, Александра Васильевна.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В ночь перед судом Анна Никифоровна не прилегла. Дождалась, пока заснет Вовка, и стала готовить его в дальнюю дорогу. Смазала и поставила на печь сапоги — весна на носу, валенки не годятся; выгладила рубаху, без заплат, но и не новую — для кого там выряжаться; выстирала портянки и еще одни на всякий случай в мешок засунула — кто знает, где придется работать и будет ли где обсушиться, а так хоть первое время ноги сухими будут; полотенце вафельное положила, свежую печатку мыла. Собрала все быстро — давно обдумала, с чем надо отправлять сына, потому даже нитки с иголкой и то не забыла.

Соседка вчера забегала, спросила, не болеет ли она? Ответила, что болеть ей некогда, а когда соседка сказала, что выглядит плохо, усмехнулась: в конце апреля тот день был, а ныне февраль, считай год, как под гнетом ходит. И чего только за это время не передумала, сколько ночей без сна провела. Ломает, ломает летом себя на огороде, еле до кровати добредет, вытянется блаженно — теперь-то засну, ан нет, пройдет час-другой, глаза снова откроются и прилипнут к потолку. Полежит так и поднимется с тяжелой головой.

Первые месяцы еще грела какая-то надежда, думала, что если долго копаются, то должны до правды доискаться. Позднее эта надежда поубавилась, а когда с защитником с делом знакомились, то и совсем пропала, — много там на Вовку набрано!

Правильно ли, однако, сделала, что к худшему приготовилась? Не наворожить бы. И люди что скажут? С мешком пришла — значит, чует кошка, чье мясо съела. А господь с ними — пусть говорят что хотят… Защитник сказал: «Будем надеяться…» Твердо же ничего не пообещал. Выходит, тоже думает, что Вовку посадить могут… Сколько времечка-то? Пора и хлебы печь. Пусть поест своего, свеженького…

Анна Никифоровна разбудила сына, когда все было готово. Он поднялся, увидел у двери мешок, из которого выпирала круглая булка хлеба, и вопросительно посмотрел на мать. Анна Никифоровна поторопила:

— Умывайся. Это так, на всякий случай.

Завтракали молча — все переговорено давным-давно, а о погоде что толковать, пусть будет какая есть. Поели быстро и мало, Анна Никифоровна убрала со стола.

— Одевайся.

Сын влез в телогрейку.

— Теперь садись — так полагается.

Сели на лавку и разом повернули головы к будильнику — какой громкий у него ход!

Анна Никифоровна поднялась первой, пошептала что-то про себя. Вовка еще раз покосился на мешок. Вздох сына резанул по сердцу. Прислушиваясь к этой боли, Анна Никифоровна пошла к двери.