Татьяна Бобровникова - Сципион Африканский Страница 14

А Ганнибал? Где он был в эти роковые дни? Почему не пошел прямо на Рим, как предполагал Эмилий Павел, да и все римляне? Он не двигался с места, по-видимому, спокойно ожидая, когда явятся к нему римские послы с мольбой о мире. Но послов не было. Наконец он сам отправил в Рим вестника для переговоров. У ворот его встретил ликтор с приказанием немедленно покинуть территорию города (Dio., frg. 36). Ганнибал ошибся. Никто и не помышлял о мире. «Невзирая на понесенные в битвах тяжкие поражения, на потерю чуть не всех союзников, на то, что с минуты на минуту опасность угрожала самому существованию города, невзирая на это, сенаторы… не забыли веления долга. …И Ганнибал не столько радовался победе, сколько изумлялся и унывал при виде несокрушимого мужества, какое эти люди проявили в принятом решении» (Polyb., VI, 58, 7–13).

Глава III. ЮНОСТЬ СЦИПИОНА

«Может, я светом явлюсь аргивянам»

ЯВЛЕНИЕ ГЕРОЯ

В то время как Гамилькар Барка сражался в Иберии, лелея замыслы войны с Римом, в те дни, когда он учил сыновей вечной ненависти к Риму, в этом самом Риме родился мальчик, которому суждено было навсегда сокрушить могущество Карфагена. Его звали Публий Корнелий Сципион (род. около 235 г. до н. э.).{6} Он происходил из знатнейшего патрицианского рода. Замечательно, что далекие предки его и по отцу, и по матери были этруски.{7} Отец его был тот самый Публий Корнелий Сципион, который первым из римлян встретился с Ганнибалом и потерпел от него поражение, когда тот спустился с Альп. О матери же его, Помпонии, мы знаем лишь, что она была набожна и постоянно обнимала алтари богов, моля за Публия и его младшего брата Люция.{8} Больше ни братьев, ни сестер у Сципиона не было.

Нам ничего не известно о детстве Публия. Достоверно лишь, что жили его родители небогато. Дом их стоял близ Форума на Тусской улице за Старыми Лавками. Едва Сципион успел снять детскую тогу — торжественный обряд этот совершается в 16 лет, — как началась Ганнибалова война. Вместе с отцом он участвовал в битве при Тицине. «В то время Публию шел семнадцатый год отроду, и он впервые явился на поле сражения» (Polyb., X, 3, 4). Консул дал ему для охраны отряд конницы. Битва, как мы помним, была несчастлива для римлян. Самому консулу угрожала смертельная опасность. Вот как рассказывал об этом Полибию лучший друг Сципиона Гай Лелий: «Публий во время сражения увидел, что на отца его напали два или три неприятельских всадника; первым решением его было послать свой отряд на помощь отцу; но устрашенные многочисленностью неприятеля воины его некоторое время медлили, и он… один с изумительной отвагой понесся на врагов, окруживших его отца. Тогда должны были броситься в битву и прочие воины; неприятели в ужасе бежали, а чудесно спасенный Публий (имеется в виду консул. — Т. Б.) тут же, в присутствии всех, назвал сына своим спасителем» (Polyb., X, 3, 4–6). То были не просто горячие слова благодарности и восхищения. За ними крылось обещание необычайных почестей.

Тот, кто на поле боя спас гражданина, удостаивался самой большой чести, о которой только мог мечтать римлянин. Его увенчивали дубовым венком, высшей наградой воина. Где бы ни появился человек в таком венке, перед ним почтительно вставали знатнейшие сенаторы. Ему предоставлены были первые места на всех зрелищах. Он свободен был от общественных повинностей, и его окружало всеобщее благоговейное уважение (Plin. N.H., XVI, 1–14). А «спасенный всю жизнь чтит своего спасителя, как отца, и обязан угождать ему во всем, как родителю» (Polyb., VI, 39, 6). Многие стремились к подобной чести, но немногие ее получали, ибо тут бесполезно было привлекать свидетелей. Нужно было только одно: чтобы спасенный объявил тебя своим спасителем (Plin., ibid.). Между тем консул Сципион во всеуслышание назвал сына своим спасителем и посулил ему венок «двойной славы, ибо дал ему его император[27] и вместе отец, которого он вырвал у самой смерти» (Val. Max., V, 4, 2). И тут Публий совершил один из тех странных, необъяснимых поступков, которые так поражали его современников: «он отказался принять венок от отца» (Plin. N.H., XVI, 14). Многие разумные люди не захотели верить подобной нелепости: чтобы человек добровольно отказался от награды. Если консулу угрожала смертельная опасность, говорили они, и если нашелся герой, который кинулся в самый ад и избавил его от гибели, то это, конечно же, был какой-нибудь раб, а его, естественно, никак не могли наградить дубовым венком. До Сципиона, несомненно, доходили подобные слухи, но он, по-видимому, считал ниже своего достоинства что-нибудь отрицать и доказывать. Поэтому и по сей день историки недоумевают, кто спас консула, сын или раб.{9}

Хотя в первой же битве Публий показал себя героем, но грустно, очень грустно началось для него знакомство с войной. Сразу же после выздоровления отец его простился с семьей: он спешил и Иберию, чтобы вместе с братом Гнеем охранять проходы в Италию от пунийцев. Больше Публию не суждено было его увидеть. Дальше все шло хуже и хуже. Поражения следовали за поражениями. И вот наконец роковые Канны. Под чьими знаменами сражался Публий после Тицина, неизвестно. По его словам, он лично присутствовал почти при всех самых страшных поражениях римлян (Liv., XXVI, 41, 11). Но о Каннах мы имеем точные сведения. В этой битве Сципион командовал вторым легионом (Liv., XXII, 53, 2). В то время ему было около девятнадцати лет.

Жалкие остатки римской армии в беспорядке бежали. На другой день на рассвете Ганнибал объезжал поле сражения. Он был поражен открывшейся картиной: вся огромная равнина, насколько хватало глаз, была завалена трупами. Вперемешку лежали конные и пешие. Порой из груды мертвых тел со стоном приподнимался какой-нибудь раненый, которого привел в себя утренний холод. Враги добивали его. Некоторые были еще живы, но не могли пошевелиться — у них перебиты были голени или бедра и, обнажив шею, они знаками умоляли прикончить их. Другие лежали скорчившись, уткнувшись в землю: они вырыли ногтями в земле ямки и задыхались, зарывшись туда лицом (Liv., XXII, 51, 5).

Все повторяли тогда пророчество одного этрусского гадателя: «Потомок троянцев, избегай реки Канны; пусть иноземцы не принудят тебя вступить в бой на Диомедовой равнине.[28] Но ты не поверишь мне, пока не напоишь эту долину своею кровью и пока река не унесет с плодоносной земли в открытое море много тысяч трупов твоих сограждан. Твое мясо будет служить пищей рыбам, птицам и диким зверям, которые населяют земли. Так сказал Юпитер» (Liv., XXV, 12).