Анатолий Терещенко - Солдат Красной империи. Гуру из Смерша Страница 14

Среди старших офицеров штаба фронта прижилась и ходила даже такая шутка, что Козлов боится Мехлиса сильнее, чем немцев. Боялся, так как знал, как он расправился с управлением Западного фронта и его командующим Д.Г. Павловым и теперь имел весьма веские основания полагать, что подошла в Крыму и его очередь.

Леонид Георгиевич прошел это крымско-керченское исчадие ада от его начала и до конца, тогда не верилось, что когда-то оно закончится, и остался живым. Живым для продолжения дальнейшей борьбы с ненавистным врагом. У него, старшего лейтенанта госбезопасности, свой взгляд на некомпетентность и бесчеловечность представителя Ставки Мехлиса.

Давайте вникнем в оценку, которую дал военный контрразведчик личности комиссара 1-го ранга:

«Мехлис не щадил людей, был известен среди командования как человек резкий, решительный, с неуравновешенным характером и почти неограниченными полномочиями, приобретший славу организатора скорых расправ, отчего некоторые офицеры и генералы его просто боялись… Не имея военного образования и слабо разбираясь в армейском руководстве, Л. Мехлис считал, что работоспособностью, жестокостью и волюнтаризмом можно решать даже стратегические задачи. Не считаясь с мнением специалистов и должностных лиц, зачастую требуя выполнения поставленных задач через головы прямых начальников, что создавало в работе неразбериху, он сводил на нет инициативу руководителей различных рангов, привносил своим появлением атмосферу подозрительности и нервозности.

Он вникал даже в специальные вопросы и давал прямые команды по ремонту танков. Без указания Л. Мехлиса на Крымском фронте не могли распределяться даже лошади и вооружение! Он правил любые, попадавшиеся ему на глаза приказы, часто ограничиваясь только литературным редактированием. Столь же энергично, сколь и поверхностно, он пытался решить и кадровые вопросы. Так, на Крымском фронте ему не понравился начальник штаба фронта генерал-майор Ф.И. Толбухин, будущий маршал Советского Союза. В начале марта в телеграмме И. Сталину он дал ему хамскую характеристику. За что получил от вождя настоящую отповедь…»

Такая оценка «из окопа», данная дилетанту-политработ-нику, могла принадлежать только наблюдательной, благоразумной, профессионально-цепкой личности.

Автору несколько раз доводилось встречаться в исторической литературе с текстом телеграммы недавно еще в войсках высокомерного, импульсивного и вдруг прозревшего и перепуганного Мехлиса, отправленной Сталину:

«Бои идут но окраинах Керчи, с севера город обходится противником. Напрягаем последние усилия, чтобы задержать противника. Части стихийно отходят. Эвакуация техники и людей будет незначительной, мы опозорили страну и должны быть прокляты».

Константин Симонов – поэт и писатель таких знаменитых вещей, как стихотворения «Жди меня…» и романа «Живые и мертвые», хорошо знавший капризную и сложную фигуру партийного комиссара, писал: «Мне рассказывали, что после керченской катастрофы, когда Мехлис явился с докладом к Сталину, тот, не пожелав слушать его, сказал только одну фразу – «Будьте вы прокляты!» и вышел из кабинета».

Это только внешние стороны катастрофы, внутренние пришлось пережить нашему герою.

Теперь автор решил раскрыть то, что Леонид Георгиевич не раз рассказывал своим ученикам, а потом поведал письменно. На вопрос о примерах в керченской трагедии он называл одни и те же события и ни разу не сбивался, не видоизменял канву увиденного своими воспаленными от жары и мороза, пыли и снега, зноя и мороза глазами. Значит, говорил правду. И это подкупало слушающих и читающих людей. Так пройдемся по дорогам крымского участка войны Леонида Георгиевича, на которых правда и только правда:

«В ноябре-декабре 1941 года высадился знаменитый Керченско-Феодосийский морской десант, перед которым стояла задача овладения Керченским полуостровом. Я в составе батальона из Тамани высадился в районе Керчи в декабре 1942 года. Замысел десанта основывался в расчете на внезапность. В значительной степени эти расчеты оправдались. При погрузке часть батальона разместилась на рыболовецкой шхуне, а мы – на барже, прикрепленной к шхуне тросом. Погода была сложная: ветер, легкий морозец – 3–4 градуса. Течением воды из Азовского в Черное море несло большое количество льдин, появилась опасность, что они могут побить борт и утопить судно. Но после отплытия я ощутил на барже запах дыма. Похоже на пожар! Я начал искать – в чем дело и обнаружил в трюме, откуда шел запах, группу военнослужащих, в основном грузин (из другой, не нашей части), которые прямо на ящиках с боеприпасами разожгли для согрева небольшой костер. Несмотря на достаточно бурный национальный протест, я потребовал прекратить эти, мягко говоря, опасные действия.

К Керчи мы подошли на рассвете. Никто нас, конечно, ни оркестром, ни цветами не встречал. К счастью для нас, для противника наш десант оказался неожиданным. Пирсов для швартовки наших судов не нашли, и мы прыгали в холодную морскую воду, доходившую до груди или до пояса, и спешно выбирались на берег. Было 3–4 градуса мороза. Керчь была очищена от врага…»

И дальше будут куски текстов, написанные словно на листах блокнота и вырванных для того, чтобы поведать потомкам неистлевшую правду о тех горячих по накалу днях с огнем, свинцом, осколками, жестокостями и канонадой, не обладающих здравым смыслом невиданной доселе войны.

Вот тексты из этих ЛИСТОВ:

«Запомнился такой трагический случай. Через несколько дней после освобождения Керчи мы шли с комиссаром батальона Ковальчуком в направлении Приморского бульвара. Немецкие самолеты бомбили город.

Мы к налетам привыкли и не обращали на них особого внимания. Немного не доходя до поворота на бульвар, я поднял голову и увидел падающую прямо на нас бомбу. Не говоря ни слова, я сильно толкнул комиссара в подворотню. Он упал, и рядом упал я. В это время разорвалась бомба, которая точно угодила в стоящий рядом четырехэтажный дом. Дом был разрушен. А в нем находился штаб десантно-морской части. Многие матросы и офицеры были убиты, многие ранены. Мы с комиссаром были сильно оглушены и легко контужены. Из дымящихся руин выскочил человек с обожженной головой. Одна его штанина была оборвана, на колене кровоточила большая рана, один глаз висел около носа. Он протянул к нам с комиссаром руки, прохрипел что-то вроде «помогите» и упал. В помощи он уже не нуждался…»