Алексей Мясников - Зона Страница 14

Как ни держи язык за зубами, а от вопросов, как от комарья, не отмахнешься. Народ в основном молодой, простой, за сетками только и дела, что поболтать, спрашивают, кто о чем. Часто и не знают, что спросить, так тужатся лишь бы завязать разговор. А то кричат с другой трубы, где пристроилась «шерсть», т. е. приблатненные, положняки: «Ученый, иди сюда!» А что делать? Иду к ним, вяжем — треплемся. Вряд ли им со мной было интересно. Рассказчик я неважный, да и темы в основном тупиковые. «Веришь в летающие тарелки?» «Нет, не верю». «Но почему?» — удивляются и начинают сами рассказывать. Я слушаю. Так беседуем. «А в коммунизм веришь?» «Смотря, что под этим понимать». «Как что? Ну, что и все». «Ну, что ты имеешь в виду?» Молчат. Иногда обижаются, здесь не любят определений, абстрактных бесед. И все же странно: какое уж поколение с пеленок воспитывается под коммунизмом и никто толком не объяснит, что это такое? Ну, «светлое будущее», ну, всем по потребности — дальше пустое место, не о чем говорить. И я чаще всего так и отвечал: «не знаю». А разобраться при всех было нельзя и без того мне, что ни день, то отрядник, то завхоз шьют политику.

С большим удовольствием играл в нарды, в шашки или шахматы. Стол тут же во дворе и, хотя в рабочее время нельзя, урывал момент. А рядом бугор шпарит в настольный теннис. Ему да еще кучке положняков все можно. Нам пуговицу на куртке расстегнуть нельзя, положено сидеть и париться по всей форме, а эти загорают в плавках, перекатывают мускулатурой. Потом будут принимать нашу продукцию, лупить за брак, заставлять работать до отбоя — на них. И эти люди хуже ментов. Хотя как посмотреть: ведь их ставят и науськивают менты, тот же наш добрый отрядник Виктор Васильевич. Просто они делают его работу, точнее он это все и делает их руками, сам оставаясь как бы ни при чем, добреньким. Но кулаки-то идут по его указке, от его имени. Воспитание коллективом, по Макаренко, — главный принцип не только лагерной педагогики. И ставят на должности бригадиров, дневальных, завхозов самых наглых, злых, хитрых да поздоровее. В любой момент пинок, оплеуха, принеси, подай. Страшен разврат такого «воспитания». И сколько в нем лицемерия.

Как-то с утра пригласил меня отрядник на партию в шахматы. Сидим играем. Народ работает. Бригадир Тимченко прыгает у теннисного стола. И вот в паузе набрасывается на меня: «А ты какого хуя? Марш на сетки!» Я смотрю на отрядника: кто главней? Виктор Васильевич предательски молчит, улыбается, мол, ничего не поделаешь — дисциплина. А почему для Тимченко не существует дисциплины? Ведь он тоже должен работать. Но разве такое скажешь?

Сетки изматывали, угнетали. Делать норму я не хотел и не мог. Без того не сладко, а тут напряженно ждешь вечера, ждешь молотков — не все же будут грозить, возьмут и отлупят. День был отравлен с утра. И так каждый день. Как-то надо было бороться, что-то придумать. Ко мне присматривались, отношение пока было нормальное, это, наверное, пока спасало от мордобоя. Но и жить под угрозами, с постоянным ощущением зависимости от хамья было нельзя. А надо сказать для однообразной, рутинной работы я вообще не приспособлен. Совершенно не выношу, начинаю нервничать, все валится из рук. Этой своей беды, отношения к сеткам я не скрывал ни от кого. Отрядника просил перевести меня в любую другую бригаду, на любую работу, лишь бы не сетки. Он обещал, но дни шли, что-то ему мешало. Тогда я написал заявление начальнику колонии с такой же просьбой. Вызвали в штаб. В кабинете, кроме хозяина, сидел моложавый капитан из Управления. Поговорили о том, о сем, поулыбались, а как же мой вопрос? «Пока сеточки, сеточки, потом посмотрим», — издевательски улыбается капитан. И я еще с ними разговаривал! Да они же наслаждаются, когда я о чем-то прошу. Конечно, откажут — того и надо. Однажды отрядник сам предложил написать заявление на должность слесаря. Я написал, на том и заглохло. Кто-то нарочно тормозил, кому-то надо было держать меня в хозяйственной авоське. Я и сейчас вспоминаю довольную морду того капитана из Управления.

Помогли сами зеки. Подбрасывали понемногу сетки, я их сдавал. Потом Володя Задоров, библиотекарь, стал регулярно давать мне по нескольку сеток в день. Откуда он брал, я точно не знаю, но догадаться было нетрудно: мастером по сеточному производству на зоне был его знакомый, земляк из Каменск-Уральска. Сначала все прочили меня в библиотеку, и Володя уже готовился уступить место. Он занимался чеканкой, одаривал всех ментов, заказов было полно, так что библиотека ему была не нужна, к книгам он был равнодушен. В то же время в библиотеке надо было навести порядок, не было элементарного учета, книги расходились по рукам, многие не возвращались, из скучного фонда нечего было предлагать. Надо было кому-то заняться, и Володя просил человека, предлагал устроить меня. Ничего не вышло. Библиотекарем назначили музыканта и, сколько помню, так за ним и закрепили — библиотека стала комнатой для репетиций. Со всеми ними у меня сложились хорошие отношения, по существу библиотека была отдана в мое распоряжение, но большей частью я навещал ее и занимался нелегально, т. е. прихватывал и рабочее время и само собой с нарушением локальной зоны. Начальство и котроллеры меня выгоняли, стращали Володю, а потом музыкантов, но, кажется, больших неприятностей не было.

Я думаю, на мои отношения с библиотекой смотрели сквозь пальцы. На зоне, как и всюду в родной стране, проводится кампания подписки на газеты. Обязательно надо подписываться на лагерную газетку политотдела Свердловского ИТУ «Трудовое знамя». Я ничего не зарабатывал, чтобы оплачивать подписку, да она мне была и не нужна: с Володи Задорова так повелось, что все библиотекари ежедневно оставляли для меня все центральные и местные газеты. Этой был мой хлеб. На пачке газет, предназначенных мне, часто так писали «хлеб» или посылали кого-нибудь в отряд ко мне: «Скажи профессору, пусть заберет свой хлеб». Трудно мне выразить всю признательность этому парню, Володе Задорову. В самом начале зоновской жизни помощь его была неоценима. Не знаю только чем обязан. Политика, книги его почти не интересовали, нам особо и поговорить-то было не о чем. По характеру к тому же он молчун. Единственно о чем он как-то попросил меня перед уходом то ли на «химию», то ли на условно-досрочное освобождение (удо) — купить модные ботинки в Москве. Я написал Наташе, его мать выслала деньги, кажется, столковались. Симпатичный, сильный, сдержанный — всем хорош парень, но был у него один изъян, портивший жизнь — хулиганка по пьянке. Он признавался: как выпьет, так обязательно подерется. За это его в свое время отчислили из летной школы, за это посадили. Через месяц, когда его выпустили, стало известно, что опять залетел на пять лет и опять «по бакланке». Жалко парня, дурной рок. Просто не верится.