Шерли Грэхем - Фредерик Дуглас Страница 14

Едва ступив за узорчатые чугунные ворота, где величавый платан стоял на страже у посыпанной гравием подъездной аллеи, крупная кобыла приостановилась подрагивая. Отсюда старинный дом в глубине аллеи, окруженный купами пышных тополей, производил поистине внушительное впечатление.

Хороший это был дом, выстроенный еще в те добрые старые времена, когда Мэриленд мог похвалиться своей аристократией. В большом зале, возле винтовой лестницы, висел портрет Элеоноры, дочери Бенедикта Кэлверта, шестого лорда Балтиморского. Уильям Фрилэнд не происходил из рода Кэлвертов, но семьи. их связывала тесная дружба, и красавица Элеонора не раз танцевала в этих залах. Это было до того, как Мэриленд порвал связи с Англией. Долго еще находились люди, сожалевшие о том дне, когда Мэриленд подписал «Статьи конфедерации» [4]. Однако стоило жадным соседям посягнуть на их границы, как верные мэрилендцы сплотились для защиты своего штата; и в 1785 году отец Уильяма Фрилэнда, Клайв Фрилэнд, отправился в Маунт-Вернон[5], где разрешался спор его штата с Виргинией из-за прав на земли, лежащие вдоль Потомака. Он выступал красноречиво, и сам Александр Гамильтон сопровождал молодого человека назад в его поместье. Гам Гамильтон был принят прелестной молодой женой

Клайва, там он отдохнул душой и телом и, очарованный Фрилэндами, много рассказывал им о своей родине — залитом солнцем коралловом острове в Караибском море.

В те дни барский дом был окружен зелеными полями и пригорками. Раскидистые деревья высились в строго очерченных бордюрах: обсаженные дерном дорожки, окаймленные нежными чайными розами, пересекались под прямым углом, стелющиеся розы обвивали высокую изгородь парка; веранда тонула в пышных глициниях, ярко выделявшихся на фоне выбеленных кирпичных стен, а рядом, у парадного крыльца, благоухали розовый мирт и белые магнолии. Элегантный, смуглый Гамильтон все откладывал и откладывал свой отъезд в Нью-Йорк. Он говорил Фрилэндам, что ненавидит кривые, грязные улицы этого города и крикливых нью-йоркских лавочников.

Все это было пятьдесят лет назад. Огромная плантация постепенно продавалась по частям. В оставшейся маленькой усадьбе пришли в ветхость службы, деревья поросли мохом, давно пора было подровнять живые изгороди, а на затоптанных лужайках поредела трава. Необходимо было заново покрасить все строения. Медленно, но верно на плантацию надвигалось разорение; потому что жук-вредитель уничтожал посевы табака. «На наш век хватит», — так думал нынешний владелец плантации, не принимая все это близко к сердцу.

В воздухе нежно пахло полевыми травами — пахло весной. Был только первый- день Нового года, но Фрилэнд знал, что пора начинать сеять. Весна будет ранняя. Он вздохнул. Все, разумеется, обстояло бы совсем иначе, будь в живых его старший брат, ибо Клайв Фрилэнд-младший обладал волей и энергией. Уж он-то следил бы, чтобы невольники работали как следует. У него урожай приносил бы доход. Клайв обладал воинственным характером. Настолько воинственным, что был убит в пьяной ссоре. Дело это замяли, а юного Уильяма отправили за границу. Несколько лет о нем говорили, что он «получает образование в Европе». Впрочем, он действительно узнал кое-что за это время. Он встречался с множеством людей, и довольно скоро они перестали казаться ему странными. В Италии ему довелось увидеть Байрона.

Каблограмма от матери заставила Уильяма спешно выехать домой. Но отца он уже не застал в живых.

Дома все показалось каким-то маленьким. Некоторое время, правда недолго, его приводило в ужас то, что он видел и слышал вокруг себя. А затем постепенно память обо всем, что лежало за пределами его нынешнего тесного мирка, стала отодвигаться все дальше и дальше. Фрилэнду показались просто глупыми его нерешительные попытки изменить порядок вещей. Он, видимо, совсем позабыл, какой легкой может быть жизнь в Мэриленде.

Теперь он сидел в седле, оглядывая свой прочный старый дом. Кто-то раскрывал ставни на втором этаже. Это означало, что мать уже проснулась. Фрилэнд усмехнулся. Он подумал, как похожа она на их старый дом — уходящие годы не согнули ее, не поколебали ее гордого величия. В семьдесят лет она сохранила всю свою властность подлинной хозяйки Фрилэнда. Сын всегда исполняет все ее желания… кроме одного. В сорок лет он все еще не женат.

Лошадь беспокойно била копытами. Кто-то насвистывал за воротами. Фрилэнд подъехал поближе к низкой изгороди. На пеньке у самой дороги сидел негр. Он надевал башмак. Другой башмак лежал рядом на земле. Ясно, что весь этот путь по песчаной дороге он проделал босиком. Фрилэнд насмешливо фыркнул. Все черномазые одинаковы! Дай им пару хороших башмаков, и, стоит тебе отвернуться, как они стащат их с ног. А если не дашь, будут жаловаться, что не могут работать босиком. Этот парень, ясно, пришел к ним на плантацию и не хочет появляться разутым.

Вот он встал, тщательно отряхиваясь и приводя себя в порядок. Недурен собой, складный и крепкий малый. «Интересно, откуда он взялся? — подумал Фрилэнд. — Кожа у него не черная, а того теплого, густого коричневого цвета, который говорит о смешанной крови».

«Дурная кровь», — говорила его мать в таких случаях. И усомнись Фрилэнд в этом определении, она легонько, но чувствительно стукнула бы его своей тростью. Да и зачем, собственно говоря, сомневаться? Похоже, что Атлантический океан производит какие-то непостижимые алхимические изменения в составе крови. В Европе «смешанная кровь» — это просто-напросто смешанная кровь. Все знают, что на юге Франции, в Испании, в Италии смуглый цвет кожи указывает на смешение рас. Но здесь, в Америке, дело обстоит совсем иначе. У рабов нет решительно ничего, что способствовало бы улучшению породы. Он повидал достаточно, чтобы знать это.

Фрилэнд догадывался, что у матери есть сомнения и подозрения, которые она не высказывает вслух. Та лихорадочная поспешность, с которой она пытается женить его, достаточно прозрачна. Фрилэнд пожал плечами. Напрасные тревоги! Он знает людей, которые, не моргнув глазом, продают свою собственную плоть и кровь: детей, прижитых с негритянками. Ему приходилось поневоле встречаться с такими людьми на табачных рынках, но никогда он не приглашал их к своему столу.

Фредерик задержался на миг, подойдя к воротам. Они были распахнуты, и поэтому он не испытывал колебаний, входить ли, но ему просто еще не доводилось видеть таких огромных ворот. Он провел пальцем по узору чугунной решетки. Вблизи заржала лошадь. Фредерик повернулся и сразу понял, что перед ним владелец плантации — так уверенно и свободно сидел тот на большой каурой кобыле. Фредерик сорвал шапку с головы и поклонился.