Уильям Манчестер - Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии Страница 14

В наполеоновскую эру о литой стали говорили с особым почтением. В то время это было подобием ядерной реакции: таинственная, чарующая, казавшаяся безграничной в своих возможностях. Сталь – низкоуглеродистое железо, крепкое и ковкое – не является природным созданием, и в ту пору, когда химию знали плохо, она считалась чудом. В прошлом операторы плавильных печей производили ее в небольших количествах, манипулируя железом и углеродом с помощью стержней и одновременно регулируя поток воздуха, проходящего сквозь мехи. Производя металл, они обращали внимание на его «ощущение», внешний вид, руководствовались интуицией, использовали ловкость рук и секреты, которые переходили от отцов к сыновьям. До XIX века эти рассчитанные на удачу методы были неплохими, но теперь, с расцветом эры машин, Европа отчаянно требовала крупных слитков высококачественной стали. Старые кузнецы помочь не могли. Как не могли помочь и операторы доменных печей; печи производили только чугун с его большим содержанием углерода, неприемлемо хрупкий. Предпринимались попытки сплавливать несколько небольших слитков стали и обрабатывать их как единые блоки; кузнецы были разочарованы, потому что кислород воздуха, вступая в реакцию с углеродом стали, разрушал всю партию.

Тем не менее, некоторым удалось с этим справиться успешно. То есть путь действительно существовал, и его нашли. К большому раздражению Наполеона, первооткрывателями были англичане. Британцы не только производили литую сталь; на протяжении семидесяти лет у них была на нее монополия. В 1740 году часовой мастер из Шеффилда по имени Бенджамин Хантсмен перекрыл доступ воздуху, раскаляя металл в небольших закрытых глиняных вагранках. (На самом деле был заново открыт процесс, существовавший в древности. Он родился в Индии, применялся для изготовления знаменитых булатных мечей и описан Аристотелем в 384 году до нашей эры. Потом эта формула была потеряна.) Новый изобретатель называл эти вагранки тиглями, в конечном счете получаемый из них металл стал известен как тигельная сталь, или, в Пруссии, литая сталь. В молодости Фридриха Круппа она все еще именовалась английской сталью. Хантсмен и его последователи тщательно охраняли тайну своего процесса. Европейцам, которые хотели получать отличные ножевые изделия, долговечные часовые пружины или, самое важное, детали машин, приходилось импортировать сталь из Шеффилда.

Победа Нельсона в Трафальгарской битве и последующая блокада королевских военно-морских сил положили всему этому конец. Наполеон предложил вознаграждение в размере 4 тысяч франков первому производителю стали, который создаст процесс, аналогичный британскому. Это вознаграждение и привлекло внимание молодого Круппа. Подобную же заинтересованность проявили и другие. В год смерти Хелен Амали управляющий шахтой «на службе наполеоновского короля Вестфалии» раскрыл, как сообщалось, «секрет англичанина». На следующий год те люди, которые получили «Гютехоффнунгсхютте» от Фридриха, объявили, что они «обладают секретным процессом», другие претензии были зарегистрированы в Льеже, Шаффхаузене, Киршпильвальде и Радеформвальде. Впоследствии потомки Фридриха будут неистово утверждать, что эта честь принадлежала ему, и выдвигать обвинения в том, что все другие претенденты – обманщики. На самом деле сделать выбор между ними невозможно.

Разгадка процесса изготовления литой стали сама по себе не имела значения. Все упиралось в первичную разработку прочных, герметичных вагранок, а затем в создание такой технологии, чтобы их жидкие наполнители стекались одновременно в центральную литейную форму. Короче говоря, это было делом организации и деталей – тот самый вызов, к которому Фридрих Крупп был меньше всего готов.

Этот аспект проблемы понимался плохо, когда 20 сентября 1811 года Крупп основал сталелитейный завод «для производства английской литой стали и всех предметов, изготовляемых из нее». Первым помещением для завода была пристройка к дому у льняного рынка, по размерам не больше темной комнаты фотографа, сбоку и сзади от основного здания. После того как была установлена дымовая труба, едва оставалось место для того, чтобы повернуться. Каморка настолько не отвечала никаким требованиям, что приходится только удивляться намерениям основателя. Представляется невероятным, что он – даже он – всерьез думал, что сможет решить величайшую индустриальную проблему своего времени в задней спальной комнате. Возможно, он относился к сталелитейному заводу как к хобби. Это, кажется, подтверждается и его ежедневным распорядком: оптовый торговец днем, он по вечерам заходил в каморку и буквально играл с огнем. Для более терпеливого человека это, вероятно, имело бы смысл. Случай же с Фридрихом не поддается простому определению. Если его погоня за призовыми деньгами была серьезной, то каждый час, проведенный им не за его экспериментами, был часом, потерянным впустую. Более того, робкие поиски брода не укладывались в его характер. Подобно прирожденному спортсмену, он предпочитал сразу нырять глубоко и все чаще и чаще находил поводы, чтобы оторваться от письменного стола и поспешить в каморку. Наконец, его спекулятивная лихорадка развилась в знакомый симптом: предчувствие. Он почувствовал, что напал на какой-то след.

У него были для этого некоторые основания. Два месяца спустя после объявления о том, что он занял место в стальном бизнесе, он подписал контракт с двумя братьями из Висбадена – Вильгельмом и Георгом фон Кехель. Кехели были прусскими армейскими офицерами. Уйдя в отставку и надеясь найти прибавку к пенсии, они случайно наткнулись на информацию о вагранках Шеффилда. В Эссене они обратились с предложением к Круппу. Если он возьмет их в партнеры и вложит капиталы, они обеспечат технологию производства литой стали. Были подготовлены, подписаны и засвидетельствованы соответствующие бумаги, а затем любопытный эпизод с пожилыми братьями исчезает в тумане споров. Согласно одной версии, Кехели были дешевыми авантюристами, которые обманывали невинного юношу. Согласно другой, они создали настоящие тигли, сконструировали подающие устройства, но потерпели провал из-за невежества и горячности Фридриха. Каждая из этих версий возможна, но ни одна не является полностью удовлетворительной, потому что игнорирует варварскую атмосферу того года. Наполеоновская Европа приближалась к своей агонии. Эссен был на грани новой боевой готовности, и весьма сомнительно, что какое-либо новое предприятие смогло бы процветать в обстановке волнений, движения и шума 1812 года.

Для Круппа это было продолжавшимся двенадцать месяцев кошмаром. Первые сотрясения застали его в тот момент, когда он передвигал фабрику. Его новые партнеры не без оснований указали, что каморка для этих целей не годится. Даже если бы удалось изготовить много стали, он ничего бы не мог с ней делать – формирование крупных слитков требовало гораздо большего, чем мускулы человека, поэтому он построил металлургический завод на семейном участке земли у небольшого эссенского ручья и подсоединил его водяное колесо к молоту с силой удара в 450 фунтов. Тем временем оптовая торговля чахла. Его необразованная жена не могла быть ему помощницей, да к тому же была во второй раз беременна; 26 апреля она родила их первого сына, который в присутствии Кехелей в качестве крестных отцов был окрещен Альфридом в память легендарного героя Эссена. (Он оставался Альфридом до своей первой поездки в Англию в 1839 году, где в приступе англофилии изменил это имя на Альфреда. Однако, во избежание путаницы, мы сразу будем называть его Альфредом.) Вхолостую работая с новым молотом, видя, как потеют над вагранками пожилые Кехели, и каждый вечер возвращаясь в стены города к скучным занятиям бухгалтерским учетом, молодой отец на протяжении всей осени совершал грубые ошибки. Будем снисходительны: надо признать, что беды Фридриха не целиком исходили от него самого. Кому-то надо было сделать первый шаг к высококачественной стали, и ему приходилось платить цену первооткрывателя. Да, его мотивы не лишены эгоизма – он жаждал наполеоновского золота, – вдобавок имел замечательный талант ухудшать и без того плохие ситуации. Хотя для последующих поколений немцев его изображали как человека дальновидного, на самом деле он постоянно попадал впросак, читая знамения истории, и на исходе года допустил ошеломляющий просчет. С момента смерти бабушки он все колебался – следует ли сотрудничать с французами. И вот он бросился головой в воду, поклявшись в верности Наполеону – как раз тогда, когда великая армия императора угодила в снега России.