Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 6. У Лукоморья Страница 14

Дорога, по которой ходят люди, назвавшие себя космонавтами, – не гладкая. У нас вошли в поговорку слова: «Все системы работают нормально». Но будем честными: риск всегда оставался. И всегда от людей, поднимавшихся в корабль, требовались твердость духа и мужество, иначе за что бы такие почести космонавтам. Для меня на космодроме минута старта была всегда драматична, потому что там, на верху ракеты, гремящей огнем и начиненной несчетным числом приборов, сидел человек. Обычный человек, из плоти и крови.

Владимир Комаров (слева). Память о нем будет хранить это деревце на космодроме.

Когда в считанные секунды ракета исчезала с глаз, все спешили к конструктору, руководившему стартом:

– Поздравляем…

Я помню, как он всегда одинаково останавливал поздравлявших:

– Подождите, рано еще. Будет посадка. Тогда и радоваться…

Слишком много всего неожиданного подстерегает человека-разведчика. Сегодня – горький час для семьи, для России, для всей страны, для всей Земли. Это не преувеличение. Он был посланцем Земли. И умер у нее на виду.

Мы можем сетовать и искать ту «гайку», которая отказала. Мы обязаны найти эту «гайку» во имя новых шагов. Но мы сознаем и неизбежность риска, и возможность потерь. И мореплавание, и авиация, дороги к полюсам и неведомым землям отмечены жертвами. На этот раз жребий выпал Владимиру Комарову. Миру известны его лицо и характер, и образ мыслей. Он не был новичком в этом полете. Наоборот, только опытному можно было доверить новый корабль. И он первым из наших во второй раз поднялся по трапу.

Говорят, что старт был, как всегда, гладким. Все мы слышали знакомый спокойный голос уже с орбиты. И вот, когда испытание корабля уже заканчивалось, это случилось. Мы увидели: при всем мужестве и выносливости космонавты – обычные люди из плоти и крови…

Вспоминаю первую встречу с Владимиром Комаровым. Это было в апреле шесть лет назад, в тот день, когда миру предстал Гагарин. В квартире Гагариных все ждали вестей из космоса. Все волновались. Жена космонавта улыбалась и плакала. С недоумением глядели на взрослых дети, суетились журналисты. И только один человек оставался спокойным – летчик с погонами капитана. Он сидел у приемника и что-то записывал в тетрадку. Я думал, что к Гагариным на этот случай приехал родственник.

Три года спустя, когда готовился очередной старт и я по адресу: «Владимир Михайлович Комаров» – постучал в квартиру, дверь, улыбаясь, открыл подполковник. Но я сразу узнал спокойное лицо знакомого капитана.

В тот раз мы просидели до глубокой ночи. Разговор шел о жизни, об отношении к ней, о предстоящем полете. Дочку долго не могли уложить спать. Она сидела у отца на коленях.

– Папа, тебе самое большое яблоко.

Отец на минуту сделался серьезным, поднял «антоновку»:

– Земля похожа на яблоко, только побольше…

Мне показалось тогда, что он говорил это не только для дочки, он искал простых образов для осмысления предстоящего…

Листаю уже успевшие чуть-чуть пожелтеть газеты. Его старт с тремя товарищами. Командирский отчет с борта «Восхода». Благополучный финиш. И его праздник – объятие родной Земли. Он узнал радость победы и славу. Слава не изменила его. Встречаясь с Комаровым, мы всегда его видели ровным, скромным, приветливым. При огромной занятости делами и учебой он не забыл друзей и не потерял сердечной отзывчивости ко всем людям. Таким был этот советский человек, рядовой нашей партии, воспитанник комсомола.

В ответственные часы предыдущих полетов я видел Комарова рядом с конструкторами. С ним советовались, спрашивали его мнение. Он знал всю меру сложности этих полетов. И он без колебания поднялся на борт нового корабля…

Мы в нашей памяти имя его поставим в ряду с именами лучших сынов Земли. «Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым…»

Мы будем хоронить Комарова Владимира Михайловича, как солдата переднего края.

Вечная ему слава.Вечной будет память о нем.

Мощеные реки

Широка страна моя…

Газета, которую вы сейчас держите в руках, весит двадцать шесть граммов. Тираж газеты – семь миллионов экземпляров. Газета поглощает ежедневно пятнадцать вагонов бумаги. Пятнадцать вагонов! А завтра – опять столько же…

Теперь глянем на снимок. Тут начинается эта бумага: газетная, чертежная, книжная, оберточная. Тут начинаются строительный брус, крепежные стойки для шахт, двери, полы, переплетные рамы и мебель. Вы видите на снимке примерно полмиллиона бревен. Это тоже суточный «тираж» одной только за́пани на северных реках. Завтра еще полмиллиона бревен остановятся у запруды, пройдут сортировку, будут связаны в плоты и отправлены по большим рекам к югу России или на Север в торговые порты для продажи за рубеж.

В каждом деле своя страда. У хлебороба – осень. У лесосплавщиков как раз это время – конец апреля и май. Вскрылись реки. Надо спешить по самой высокой воде сплавить все, что заготовлено за зиму. Это не только у нас. В Скандинавии, в Канаде, в Соединенных Штатах малые реки, если поглядеть на них сверху сейчас, показались бы мощеными лесом.

Место сбора плывущих бревен называется за́панью. Крепкий плавучий пояс прогибается, но не рвется под огромным напором. Бревна громоздятся, выстраиваются под водой в несколько этажей. Бывает, двенадцать рядом ждут очереди у запруды. По длинным коридорам бревна подгоняются к сплоточным машинам, и далее лес идет уже связанным в огромные пакеты.

В этом году с Севера поступают известия: снегу было немного, паводок очень низкий. Местами воды не хватает даже для того, чтобы сошел лед. Плоты, связанные зимой, приходится распускать и сплавлять лес вот так, отдельными бревнами. Это называется – молевой сплав. Таким способом по малым рекам сплавляется почти весь лес.

И теперь другими глазами посмотрим на это зрелище сплава. Не все бревна дошли к запруде. Много осталось на мелях, много утонуло. Дно у всех сплавных речек вымощено бревнами, и даже не в один слой. Но дело не только в этих потерях. В сплавных реках умирает всякая жизнь. Рыба не находит тут корма, вода отравляется продуктами разложения коры, разрушаются берега. Губятся особенно ценные нерестовые речки. И это не только наша проблема. Та же картина в других странах. И хотя всем понятны издержки такого хозяйствования, изменить дело к лучшему крайне трудно – слишком дорого стоят дороги в северных лесах и крайне до́роги перевозки по ним. И все-таки шаги для облегчения участи рек делаются. После войны две тысячи восемьсот крупных и малых рек в нашей стране были сплавными. Теперь только тысяча с небольшим рек несут все возрастающий груз.