Кирилл Кожурин - Протопоп Аввакум. Жизнь за веру Страница 14

И виде Бог неправду з братом в нас, яко неправо ходим поистинне: я книгу променял, отцову заповедь преступил, а брат, правило презирая, о скотине прилежал, — изволил нас Владыко сице наказать. Лошедь ту по ночам и в день в конюшне стали беси мучить: всегда заезжена, мокра и еле стала жива. Я недоумеюся, коея ради вины бес озлобляет нас так. И в день недельный после ужины, в келейном правиле, на полунощнице, брат мой Евфимей говорил кафизму “Непорочную” и завопил высоким гласом: “Призри на мя и помилуй мя!” и, испустя книгу из рук, ударился о землю, от бесов бысть поражен, начал неудобно кричать и вопить, понеже беси жестоко мучиша его.

В дому же моем иные родные два брата, Козьма и Герасим, больши ево, а не смогли ево держать. И всех домашних, человек с тритцеть, держа ево, плачют пред Христом и, моляся, кричат: “Господи, помилуй! Согрешили пред Тобою, прогневали благость Твою! За молитв святых отец наших помилуй юношу сего!” А он пущи бесится, и бьется, и кричит, и дрожит.

Аз же помощию Божиею в то время не смутился от голки (мятеж, шум, сумятица. — К. К.) бесовския тоя, — кончавше правило обычное, паки начах Христу и Богородице молитися со слезами, глаголя: “Всегосподованная госпоже Владычице моя пресвятая Богородице! Покажи ми, за которое мое согрешение таковое быст ми наказание, да уразумев, каяся пред Сыном Твоим и пред Тобою, впредь тово не стану делать!” И плачючи, послал во церковь по Потребник и по святую воду сына моего духовного Симеона, юношу лет в четырнатцеть, таков же, что и Евфимей; дружно меж себя живуще Симеон со Евфимием, книгами и правилом друг друга подкрепляюще и веселящеся, оба в подвиге живуще крепко, в посте и молитве.

Той же Симеон, по друге своем плакав, сходил во церковь и принес книгу и святую воду. И начах аз действовать над обуреваемым молитвы Великаго Василия. Он мне, Симеон, кадило и свещи подносил и воду святую; а прочии беснующагося держали. И егда в молитве дошла речь: “Аз ти о имени Господни повелеваю, душе немый и глухий, изыди от создания сего и к тому не вниди в него, но иди на пустое место, идеже человек не живет, но токмо Бог призирает”, бес же не слушает, не идет из брата. И я паки ту же речь вдругоряд, и бес еще не слушает, пущи мучит брата.

Ох, горе, как молыть! И сором, и не смею! Но по повелению старца Епифания говорю, коли уж о сем он приказал написать. Сице было. Взял я кадило и покадил образы и беснова, и потом ударилъся о лавку, рыдав на мног час. Возставше, в третьие ту же Василиеву речь закричал к бесу: “Изыди от создания сего!” Бес же скорчил в кольцо брата и, пружався, изыде и сел на окошке. Брат же быв яко мертв.

Аз же покропил ево святою водою, он же, очхнясь, перъстом мне на окошко, на беса сидящаго, указует, а сам не говорит, связавшуся языку его. Аз же покропил водою окошко — и бес сошел в жерновый угол. Брат же паки за ним перъстом указует. Аз же и там покропил водою — бес же оттоля пошел на печь. Брат же и там ево указует — аз же и там тою же водою. Брат же указал под печь, а сам прекрестился. И я не пошел за бесом, но напоил брата во имя Господне святою водою.

Он же, вздохня из глубины сердца, ко мне проглагола сице: “Спаси Бог тебя, батюшко, что ты меня отнял у царевича и у двух князей бесовских! Будет тебе бить челом брат мой Аввакум за твою доброту. Да и мальчику тому спаси Бог, которой ходил во церковь по книгу и по воду ту святую, пособлял тебе с ними битца, подобием он что и Симеон, друг мой. Подле реки Сундовика [12] меня водили и били, а сами говорят: Нам-де ты отдан за то, что брат твой на лошедь променял книгу, а ты ея любишь; так-де мне надобе поговорить Аввакуму-брату, чтоб книгу ту назад взял, а за нея бы дал деньги двоюродному брату”.

И я ему говорю: “Я, реку, свет, брат твой Аввакум!” И он отвещал: “Какой ты мне брат? Ты мне батько! Отнял ты меня у царевича и у князей; а брат мой на Лопатищах живет, будет тебе бить челом”. Вот, в ызбе с нами же, на Лопатищах, а кажется ему подле реки Сундовика. А Сундовик верст с пятнатцеть от нас под Мурашкиным да под Лысковым течет. Аз же паки ему дал святыя воды. Он же и судно у меня отнимает и съесть хочет: сладка ему бысть вода! Изошла вода, и я пополоскал и давать стал, — он и не стал пить.

Ночь всю зимнюю с ним простряпал. Маленько полежав с ним, пошел во церковь заутреню петь. И без меня паки беси на него напали, но лехче прежнева. Аз же, пришед от церкви, освятил его маслом, и паки беси отидоша, и ум цел стал, но дряхл бысть, от бесов изломан. На печь поглядывает и оттоле боится. Егда куды отлучюся, а беси и наветовать станут. Бился я з бесами, что с собаками, недели с три за грех мой, дондеже книгу взял и деньги за нея дал. И ездил ко другу своему, Илариону-игумну, он просвиру вынял за брата, тогда добро жил, что ныне архиепископ Резанъской, мучитель стал християнской. И иным друзьям духовным бил челом о брате. И умолили о нас Бога».

«Таково-то зло преступление заповеди отеческой! — заканчивает свой рассказ Аввакум. — Что же будет за преступление заповеди Господни? Ох, да только, огонь да мука!» При этом посылаемые Свыше чудесные знамения он принимает с удивительным христианским смирением, всячески подчеркивая свою личную греховность и недостоинство.

«Да полно тово говорить. Чево крестная сила и священное масло над бешаными и больными не творит благодатию Божиею! Да нам надобе помнить сие: не нас ради, ни нам, но Имени Своему славу Господь дает. А я, грязь, что могу сделать, аще не Христос? Плакать мне подобает о себе. Июда чюдотворец был, да сребролюбия ради ко дьяволу попал. И сам дьявол на небе был, да высокоумия ради свержен бысть. Адам был в раю, да сластолюбия ради изгнан бысть и пять тысящ пятьсот лет во аде осужден. Посем всяк, мняйся стояти, да блюдется, да ся не падет. Держись за Христовы ноги и Богородице молись и всем святым, так будет хорошо…»

Вместе с тем, рассказывая о своих злоключениях и о своих обидчиках, Аввакум никогда не забывает о главном враге рода человеческого, в борьбе с которым он видел одну из основных задач своей жизни. Он осуждает не самих людей, причинявших ему зло, по-христиански прощая им содеянное, но постоянно указывает на конечную причину, на того, по чьему внушению эти люди действовали: «бесы адовы» преследовали его в лице различных «начальников», «научил ево дьявол» (о лопатищинском начальнике, отнявшем дочь у вдовы), «а дьявол и паки воздвиг на мя бурю» (о пришествии скоморохов в Лопатищи), «дьявол научил попов, и мужиков, и баб» (избиение в Юрьеве-Повольском). Наконец, «бесовские нападения» на лопатищинского священника привели к тому, что снова местный начальник, на этот раз некто Евфимий Стефанович, «рассвирепел» на его обличения и даже пытался убить.