Борис Данилов - Жизнь-поиск Страница 14

Через переводчика мы узнали: станок высшего класса точности может и должен работать только при температуре от 17 до 20 градусов, а у нас в комнате было только 15 градусов.

Шеф сказал, что когда в помещении будет 17 градусов, станок будет работать и что он в полном порядке. С тем и ушел, все такой же торжественный и надутый.

Механик цеха обещал «дать нормальную температуру» на другой день, и мы успокоились, но ненадолго. В конце рабочего дня в инструментальный цех неожиданно пришел директор завода Терещенко. Директор был маленького роста, черноволосый, сравнительно молодой человек (ему было тогда лет 35-38), с энергичным лицом и веселыми черными глазами.

Разрешив ряд вопросов с начальником цеха, он поинтересовался, как работает новый станок, и начальнику цеха пришлось сказать, что вовсе не работает. Меня и Богачева опять вызвали к этому уникальному станку.

— Ну, в чем дело, орлы? — весело спросил директор, когда мы подошли к станку.

Мы ответили, что еще не разобрались что к чему, что все надписи на станке и все каталоги к нему тоже нерусские и что нам приходится трудно.

— Надо учиться, — серьезно сказал директор. — Вот вчера начали занятия вечерние курсы иностранных языков на заводе, вы там не занимаетесь?

Мы сказали, что это нам вроде бы ни к чему, кроме того, курсы были платные…

— То есть как же это «ни к чему»? — возразил Терещенко. — Мы теперь будем получать много новых немецких и швейцарских станков, что же, с каждым будем вот так же маяться? Подавайте-ка заявление на курсы, вот хоть на немецкое отделение. А насчет платы за обучение я договорюсь, чтоб с вас ее не брали. Согласны?

Что нам оставалось делать? Ответили, что согласны, хоть и не были в восторге от такого оборота дела. Так я снова сел за парту и три раза в неделю по вечерам стал заниматься на курсах иностранных языков.

Конечно, элементарно мы освоили швейцарский станок значительно раньше, чем научились понимать по-немецки, но курсы нам все же пригодились. Дело в том, что к станку было приложено много различных устройств и приспособлений, назначение и работа которых были описаны в каталогах. Пользуясь скромными знаниями, полученными на курсах, мы постепенно разобрались в этих каталогах, и весной 1941 г. на заводе появились первые резьбовые калибры, сделанные на новом резьбошлифовальном станке.

Шлифование резьбы сразу в размер не получалось, поэтому технология была такова: на заготовке калибра Богачев нарезал камнем резьбу «по целому» с припуском на доводку и срезал заходы резьбы с двух сторон, а я доводил калибр резьбовым притиром до размера.

Даже при такой несовершенной технологии новый станок значительно облегчил производство калибров, сократил производственный цикл и повысил качество инструмента.

Примерно к этому же времени относится мое первое в жизни рационализаторское предложение. Оно не представляло собой особой ценности, но, поскольку было первое, я его запомнил. Вот как оно появилось.

В соседнем механическом цехе нарезали круглую резьбу на тонкостенных латунных деталях. Ввиду того что стенка детали была очень тонкая, малейшее биение (эксцентриситет) внутреннего диаметра детали приводило к тому, что резец прорезал стенку насквозь, и деталь, естественно, шла в брак. Было подано несколько предложений по ликвидации эксцентриситета, но ощутимых результатов пока не получилось.

Я был с головой поглощен своими резьбовыми калибрами и на другие работы, да еще в «чужом» цехе, не обращал внимания. А про детали с круглой резьбой я услышал случайно, проходя мимо группы рабочих, обсуждавших с технологом «гиблую» деталь. Я остановился, послушал, повертел в руках деталь с прорезанной насквозь резьбой и пошел к своему станку. Начав работать, вдруг поймал себя на том, что думаю не о калибре, который нарезаю, а об этой испорченной детали.

«А зачем они вообще нарезают эту резьбу? — подумал я. — Ведь стенка-то тонкая. Надо ее выдавливать! Сделать оправку, нарезать на ней круглую резьбу, надеть на оправку тонкостенную заготовку, а в резцедержатель зажать не резец, а вращающийся ролик с профилем этой же круглой резьбы. На станке надо поставить нужный шаг резьбы, попасть роликом во впадину резьбы оправки и пустить ролик по надетой на оправку заготовке. Круглый ролик никогда не прорежет резьбу, а выдавит ее по заданному на оправке размеру…»

Мне кажется, что человек, впервые начавший творчески мыслить и хоть раз решивший самостоятельно какую-нибудь техническую задачу, обязательно загорится делом, и потом его уже не столкнешь с этого пути.

Я был осторожен. Никому не сказав о своей задумке, сам сделал ролик, нарезал резьбу на оправке, выпросил в механическом цехе несколько заготовок и попробовал давить резьбу на своем станке.

Первым мои эксперименты увидел Лаушкин. Он постоял минут пять возле станка, потом сказал:

— А с тебя приходится! Ведь это же дельное рацпредложение! Возьми бланк у технолога — он у нас полномоченный бриза.

Я тогда еще не знал, что это за бланк, и очень смутно представлял себе, что такое бриз. Но я понял, что кроме основной работы есть еще и другая область, в которой я могу быть полезен моим товарищам по профессии.

Предложение было принято, но мое начальство не было от него в восторге, так как изготовление этих деталей из механического цеха передали на наш участок. Мастер был явно недоволен и поглядывал на меня с таким видом, будто хотел сказать: «Знал бы, что ты рационализатор, ни за что не пригласил тебя к себе в токари-лекальщики!» Такая неприязнь руководителя к рационализатору тогда была для меня непонятна.

Мне поручили обучить одну девушку — токаря, работавшую на нашем участке. Я сделал для ее станка оправку с роликом, и девушка отлично справлялась с этой работой. Брака по резьбе больше не было. Мастер мой успокоился и постепенно сменил гнев на милость.

…Начальник цеха не обманул: с 1941 г. мне присвоили 8-й разряд, и я, таким образом, был «причислен к лику королей».

Я был преисполнен гордости, что добился своей цели! С остальными «королями» постепенно подружился, они перестали смотреть на меня косо.

Оставшиеся в живых ленинградцы помнят, как началась война в Ленинграде, как в три часа ночи все проснулись от рева самолетов, летавших над городом, а в пять утра узнали, что над Кронштадтом сбит первый немецкий «коршун».

На второй день войны мы, «забронированные» молодые специалисты, отправились в партком и заявили секретарю, что хотим идти добровольцами на фронт. Два дня ушло на сборы, обмундирование и формирование. Оказалось, что по ленинградским заводам добровольцев набралась целая дивизия, которой присвоили название: Первая красногвардейская добровольческая дивизия. Я был зачислен пулеметчиком в пулеметную роту.