Альфред Рессел - По дорогам войны Страница 14

Мы пили черный кофе и вспоминали обо всем, что нам пришлось пережить. Жена и дети, сломленные усталостью, быстро уснули. Мне тоже хотелось спать, я тоже устал смертельно, но мы с Тержичем проговорили до самого утра. И хотя он говорил по-сербски, а я по-чешски, мы все равно понимали друг друга: слишком многое нас объединяло.

На стене висели старые сербские гусли. Утром, когда мы начали прощаться, Божо достал гусли, посадил Милана напротив себя и заиграл. В его руках этот немудреный инструмент звучал нежно, с какой-то затаенной грустью. Неожиданно оборвав мелодию, сержант поцеловал Милана в лоб, повесил гусли на стену и вместе со всеми вышел на улицу. Пожелав нам счастливого пути, Божо крепко пожал руку Фреду и с волнением сказал:

- Дома у меня остался сын.

Это трогательное прощание с Божо Тержичем запомнилось нам на всю жизнь.

В течение этой ночи югославские пограничники собрали всех чехословацких беженцев. Утром 16 января нас снова было девятнадцать. В сопровождении нескольких солдат мы отправились в Хоргош, где находился командир 2-й роты пограничников. Это была процессия уставших, вконец измученных людей. Возле домов, под крышами которых зимой дозревает связанный венками красный перец, стояли мужчины и женщины. Они с нескрываемой жалостью смотрели на нас.

Никитич, командир роты пограничников, был уже в курсе всех наших дел. Когда мы вошли в его кабинет, он взял Милана на колени и сказал:

- Ты, оказывается, отважный юноша.

Никитич выслушал каждого из нас. Эпизод с венгерскими солдатами привел лейтенанта в бешенство. Он стукнул кулаком по столу и вскочил.

- Даром им это не пройдет, - мрачно проговорил Никитич. Я пытался всячески его успокоить, предостеречь от неразумных действий:

- Подумайте о тех, кто идет сюда следом за нами.

В Белград мы отправились ночью через Суботицу. Нас сопровождали солдаты. Эта мера предосторожности была скорее конспирацией, ибо правительство Стоядиновича в то время уже вовсю заигрывало с немцами, и гестапо практически делало все, что хотело. Нацисты вылавливали и отправляли в рейх чехов-эмигрантов и граждан Югославии чешского происхождения, поэтому югославским патриотам приходилось действовать очень осторожно.

Так мы пересекли третью и последнюю границу на пути к нашей свободе.

Спасение

Ранним морозным утром 16 января 1940 года мы прибыли на белградский вокзал. Усталые, мы брели по пустынным улицам к Чешскому дому, который находился в отдаленном районе города. Там был пересыльный пункт.

Мы шли очень осторожно. В окнах домов уже зажигались огни, спешили на работу уборщицы. Город медленно пробуждался.

Я провел бессонную ночь. Озноб пробирал меня буквально до костей. Фред всю дорогу молчал, с интересом поглядывая по сторонам. Я с радостью наблюдал за ним: за эти несколько суровых дней он как-то повзрослел, стал серьезнее и мужественнее. Милан здорово растер себе ногу, но, как и перед Хоргошем, решительно отказался от того, чтобы я его нес на спине, заявив:

- Я тяжелый, а ты устал.

По дороге я кое-что узнал от проводника. Он сообщил, что моя семья останется в Белграде, эвакуировать во Францию женщин и детей не станут, все семьи разместятся в большом зале Чешского дома.

Утром Чешский дом выглядел отвратительно. Трудно передать словами, какой беспорядок там творился. Настоящий хлев! И это были мои соотечественники? На грязных, залитых столах валялись объедки, негде было помыть посуду, негде было отдохнуть. Убогую мебель покрывал слой пыли. Короче, зрелище было ужасное. "Нет, здесь я их не оставлю, - сразу же решил я про себя. - Где угодно, только не здесь". Мы с Франтишкой попытались навести хоть какой-то порядок и совсем забыли про Милана. Когда же вспомнили, его нигде не оказались. Я бегал по всем комнатам, звал его, но напрасно! Я ни на шутку испугался. Почему должно что-то случиться, когда, казалось, все плохое уже позади.

К счастью, Милан нашелся. Он тихо сидел в дальнем углу комнаты, заваленном всяким мусором, и на клочках бумаги рисовал своих солдатиков. Милан увлекся и не обращал ни на кого внимания. Мне не хотелось нарушать его спокойную сосредоточенность, которая позволила ему отгородиться от окружающего хаоса. Малышу оказалось достаточно карандаша и бумаги. Много раз потом, на чужбине, эта страсть Милана к рисованию помогала ему в трудные минуты.

Управляющий домом посоветовал нам пойти к посланнику Давиду и к представителю Пражского кредитного банка в Белграде Черны. Я шел в банк, стыдясь своей одежды, в которой проделал весь этот невероятный переход. Посланник встретил меня самым сердечным образом, и меня это растрогало до слез. Охваченный жалостью к самому себе, к семье, я не мог вымолвить ни единого слова. Я вспомнил изодранные ботинки Фреда, стертые до крови пятки Милана. Еще я вспомнил, что у меня в ботинке спрятана пятипёнговая монета единственное наше достояние. Черны после короткой беседы с посланником выдал мне пятьсот динаров. Без лишних слов, без всяких квитанций! Полтысячи динаров, просто так! Теперь я смогу купить детям новые ботинки.

Вскоре после моего отъезда из Белграда я узнал, что гестапо расправилось с Черны, предъявив ему обвинение в саботаже. Меня это известие искренне огорчило.

Добрые люди из чешской колонии и наши югославские друзья позаботились о нас. В день прибытия нас пригласила к себе госпожа Николич, чешка по происхождению. Я так благодарен этой женщине! Когда во Франции мы формировали 1-ю чехословацкую дивизию, я был спокоен за судьбу своей семьи. Целых четыре месяца жила Франтишка с детьми в доме этой женщины, супруги подполковника югославской армии.

Франтишка не осталась в долгу у тех, кто пришел ей на помощь. Когда решился вопрос с жильем, она сразу же включилась в работу: помогала на кухне Чешского дома, шила и латала рваную одежду для вновь прибывавших беженцев.

Гитлеровское вторжение в Югославию остановило поток беженцев, и в мае 1940 года Франтишка с детьми села на маленькое греческое судно "Патриа", которое ушло последним из Сплита в Марсель.

Январь близился к концу, а с ним и мое пребывание в Белграде. Окруженный трогательной заботой Франтишки, я чувствовал себя совсем не плохо. До отъезда оставался целый день. Мне давно уже не было так весело. Мы смеялись и резвились с детьми. Потом долго говорили с Франтишкой, обсуждали, что ей делать, когда я уеду. Решили, что в Югославии оставаться нельзя. В стабильность нынешнего положения в стране я не верил, не верил я и некоторым нашим новым друзьям. Ни при каких условиях Франтишка не должна соглашаться выехать на один из Адриатических островов. Поговаривали, будто там люди найдут надежное укрытие, но я этому не верил. Катастрофа становилась неизбежной, и, пока еще была возможность, следовало любым путем... уходить из Югославии.