«Я сам свою жизнь сотворю» Инженер. Функционер - Геннадий Вениаминович Кумохин Страница 14

Я согласился с ним, что это, конечно, не метод, что нужно было по-другому. И спросил, какой, по его мнению, будет реакция руководства.

— Нет, ну, а Жулин, зам. секретаря парткома, между прочим. Он, кажется, имеет влияние на Корецкого. Я понимаю: Жулин — рубаха парень, начитан, остроумен — он все может, может, но…! А Виктор Николаевич… К тому же в компаниях и прочее… (подмигивания и похмыкивания).

Я высказал предположение, что влияние Жулина на секретаря парткома чисто эмоциональное, и что, судя по всему, директор не будет торопиться принимать решение, так как лишний шум в нынешней ситуации (через месяц после увольнения заместителя директора Филатова) совсем ни к чему.

Еще через день, с утра, когда Корецкий был у Шипулина на совещании, в партком заявились Сыродел с Пуришкевичем. Пуришкевич во время всего разговора занимался только подмигиванием, а Сыродел начал с места в карьер. Двадцать дней назад он (Сыродел) представил директору докладную записку, в которой просил об отстранении Свекольникова, своего заместителя. Однако до сегодняшнего дня никаких мер по этой докладной не принято. Корецкий тоже занял довольно странную позицию. Он заранее был предупрежден о том, что готовится коллективное письмо, однако ничего не сделал, чтобы его предотвратить. В результате, «коллективка» увидела свет.

— Ведь это же чистейший «польский вариант», неужели вы этого не понимаете? Нарушены все нормы партийности и дисциплины. И сейчас работает комиссия, но не по моей докладной, а по этой самой «коллективке». Ведь это же невероятно и совершенно недопустимо.

— Партия и правительство в своих постановлениях определили очень сжатые сроки для наших работ — декабрь. И вот, вместо того, чтобы работать, вот уже в течение двадцати дней в отделении совершенно ненормальная обстановка. Короче, он, Сыродел, считает, что долг парткома (в моем лице) призвать директора решить вопрос со Свекольниковым и сделать это незамедлительно, потому, что в противном случае более высокие партийные инстанции займутся этим делом (многозначительное подмигивание Пуришкевича) и уж им то будет известно, что партком занимает далеко не объективную позицию.

— А может быть Жулин, когда подписывал: зам. секретаря парткома — был уполномочен высказать точку зрения парткома?

Я заверил его, что не уполномочен.

Яков Яковлевич Сыродел, доктор технических наук, профессор, полковник в отставке, выглядит моложе своих шестидесяти лет. Он строен, подтянут, аккуратно на пробор зачесан, волосы еще не седые (или это действие восстановителя?) говорит обычно вкрадчиво, даже слащаво. А тут вдруг такой напор. За все время я успел вставить всего несколько фраз.

Тут пришел Корецкий и мы в полном составе переместились в его кабинет. Здесь Яков Яковлевич продолжал витийствовать еще часа два. Двигаясь по кругу, возвращаясь к одной и той же мысли, он вдалбливал нам, что: 1.Вопрос нужно решить немедленно и кардинально (разумеется, в его пользу). Иначе возможны осложнения при проведении отчетно-выборного собрания. 2. Должны быть наказаны все подписанты, в том числе Жулин. 3. Мятежное отделение должно быть расформировано.

И только в одном пункте был недостаточно последователен: там, где говорил о недостатках собственного руководства. Глаза у него горели и казались прямо оранжевыми. По окончании этого разговора я несколько неожиданно для себя сказал Корецкому:

— Да он вполне законченный демагог!

— Нет, ты заметил, — отозвался Корецкий, — его постоянное приклеивание ярлыков: «польский подход» и апелляция к вышестоящим инстанциям. Он и в разговоре с Шипулиным не давал ему слова сказать. А знаешь, как Шипулин его срезал, впрочем, может быть, и напрасно?

— Мне о Вас, Яков Яковлевич кто-то сказал: этот очень культурный, очень вежливый… садист.

Авария в метро

К концу второго года работы в парткоме я чувствовал себя уже вполне уверенно. Брехова из райкома, наконец, по слухам, даже со скандалом, уволили. Новый инструктор, Долохов, попробовал было меня «на зуб», но почувствовал мягкий, но достаточно решительный отпор, счел за лучшее наладить доброжелательные отношения.

Однако, несмотря на то что раз в месяц я получал здесь зарплату, а однажды даже путевки в подмосковный санаторий, и постоянно приходил на всякого рода совещания и инструкции за себя и за вечно отсутствующего секретаря парткома, в целом к райкому у меня сохранялось настороженное отношение.

В то же время я полностью освоился в парторганизации Института, научился по-деловому общаться с секретарями парторганизаций, и мы стали доверять друг другу. Провел актив по вопросам партийного строительства. Сам подготовил и выступил с докладом, который, по отзыву Мировской, отличался хорошим уровнем аналитики. Даже количество партгрупп мне удалось увеличить как раз до того количества, которое я ошибочно назвал пару лет назад.

Долг Егорова по протоколам я к тому времени почти погасил, а своих долгов я не делал никогда, ни денежных, ни каких-либо иных. Я нашел для себя особенно интересную категорию коммунистов — ветеранов партии, и, бывало, часами беседовал с ними небольшими группами или по одиночке. Меня по-настоящему увлекла история Института. Я несколько раз ездил в Центральный Архив Советской Армии и читал протоколы предвоенных и военных собраний парторганизации. Записки, которые я делал, должны были со временем превратиться в очерк истории парторганизации Института.

Во взаимоотношениях с Корецким я интуитивно выбрал тактику параллельного, независимого существования. Какого-либо душевного общения между нами не было, его образ жизни я не принимал, но никогда на эту тему ни с ним, ни с кем-нибудь другим не разговаривал.

Я еще однажды столкнусь с ситуацией, когда нужно будет дать оценку бытовому пьянству. Но это будет еще несколько лет спустя. И я не уверен, что эта оценка была правильной.

А потом уже вся страна будет решать верить или не верить, что наш будущий президент — запойный. И