Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти Страница 14

Изменник вскоре на Меле женился, они осели в Париже, но через несколько лет развелись. Она получила известность как прекрасная художница. А он сменил фамилию на Мерле и стал коммунистом.

Как жаль, что во время варшавского восстания сгорели кипы черных тетрадей в твердых коленкоровых переплетах, куда бабушка с ранней юности, день за днем, заносила свои переживания и размышления. То был бы бесценный источник сведений о людях, событиях и атмосфере эпохи. И вместе с тем интереснейший документ того пути, какой прошла внучка венского раввина, родившаяся в российской части Польши, прежде чем стать издательницей польской литературы. Для меня она была личностью сильной, полной оптимизма, прекрасно осознававшей свои преимущества и достижения. Ни себе, ни другим она не позволяла слабостей, колебаний, растерянности. Словно монах-пустынник Евагрий Понтийский, клеймила она депрессию и жалость к себе. В воспоминаниях, писавшихся уже в старости, любила возвращаться мыслью к тому, что ей было приятно, отсюда столько места в них отводится платьям, поездкам, флирту и мужским комплиментам. И в то же время признавалась, что ее юность была не такой уж безмятежной. Болезненно испытывала она чувство униженности.

Страх, что она хуже других, не заслуживает уважения окружающих, не отвечает требованиям жизни — обычные терзания юности. Мучительные, но, к счастью, недолговечные. Каким же тогда болезненным и унизительным должно быть сознание того, что такое с годами не проходит? При всех успехах и достижениях ей никогда не добиться ни абсолютного приятия, ни полного к себе уважения, и навсегда остаться неполноценной, посторонней, нежеланной. Сколько ни старайся быть такой, как все остальные в обществе, всегда найдут способ уличить в «низком происхождении», и никуда не деться от неловкости, придирок, дурацких шуточек, отпускаемых по твоему адресу в лучшем случае со снисходительностью и пренебрежением.

Молодость — время неприятий и бунта. Период безмерного честолюбия, излишней раздражительности, диапазон чувств — от эйфории до отчаяния. Когда начинаешь ощущать на себе родимое пятно, нелегко, я думаю, обрести почву под ногами. Но молодость еще и поиск собственной тождественности. Ассимиляция же оставляла человека на распутье. Ведь не могло для детей пройти бесследно решение Юлии порвать с еврейской религией и обычаями. Не пережив до конца физическую утрату отца, им надлежало расстаться с его духовным присутствием. Вместе с исчезновением из дома предметов культа и ритуалов, вместе с отказом отмечать религиозные праздники и обряды, к которым был привязан, религиозные предписания и запреты, которых скрупулезно придерживался, он постепенно уходил из их жизни во второй раз.

Расставание с отцом было равносильно расставанию с Богом. Отброшена существовавшая от века система истин и норм, которые упорядочивали мир, создавали ощущение безопасности и придавали смысл жизни. Иудаизм не заменялся никакой другой религией. А в душе возникала пустота, которую надо было чем-то заполнить. Выработать собственную, светскую иерархию ценностей, свои ориентиры — бросить якорь лично себе. «Учтивость, трудолюбие, дисциплина, выдержка! Вот, к чему должны вы стремиться, если хотите стать людьми!» — с утра до вечера звучал голос Юлии на повышенных тонах. А по дому носилась тень отца Густава, нашептывая своим потомкам, что «не хлебом единым жив человек».

В душе этих пришельцев из другого мира, испытывавших тягу к польскому, должен был царить настоящий хаос. Надо было мобилизовать в себе всю свою энергию — наследие матери, чтобы обрести место в жизни, не утратив при этом внутренней культуры отца, его впечатлительности и хорошего воспитания. Двигаясь вперед, не расталкивать никого локтями и не наступать на пятки друг друга. Уметь гордиться своими достижениями, не путая гордость с высокомерием. Воевать с чувством униженности, не впадая в грубость. Не позволять горечи смениться ожесточением. Завоевывать расположение людей без услужливости и ханжества. Говоря в целом, выработать внутреннее согласие со своей судьбой, не опуская рук и сохраняя достоинство. Все это звучит безумно патетично. Но ведь в эту пору и к жизни относишься самым серьезным образом.

Теперь видно, как заметно влияли на формирование юных Горвицев непосредственные даты их рождения. Период становления старших четырех сестер — Флоры, Розы, Гизеллы, Генриетты — пришелся на восьмидесятые годы XIX века, когда еще царил идеал женщины — хранительницы домашнего очага. К действительности, в которую эти девушки входили, они относились со всем пылом юности, несмотря на то, что сама жизнь не всегда была к ним настроена дружески. Опору и укрытие от мира видели в доме: в традиционно понимаемой семье, супружестве, воспитании детей. И скрупулезно выполняли свои обязанности, а это давало искомое душевное равновесие. Им была свойственна хорошая психическая выносливость, которая и помогала переносить житейские невзгоды.

Детство и юность младших — Лютека, Макса и Камилки, пришлись на последнюю декаду века: среди молодежи стремительно распространялись революционные настроения. Это поколение не желало пассивно мириться с общественным и политическим гнетом. Включалось в любые виды борьбы и сопротивления. Макс еще гимназистом начал участвовать в нелегальных и конспиративных группах движения за независимость Польши, издавал рукописные газеты патриотического толка, читал, как и все молодые бунтари, запрещенную литературу: Маркса, Либкнехта, Бебеля, устраивал в доме на Крулевской тайные сходки «литературного кружка», посетители которого выступали либо со своими сочинениями, либо с польской патриотической поэзией. В этот кружок входил и его старший брат Лютек Сестер на эти встречи не допускали. Янина, будучи пансионеркой, провожала тоскливым взглядом проходящих через гостиную молодых людей, иногда ей даже удавалось подслушать, с каким волнением ее вечно подтрунивающий над всем брат декламирует Мицкевича и Словацкого.

По возрасту Янина занимала срединное положение. И мировоззренчески тоже. Значительно более эмансипированная, чем ее старшие сестры, она искала для своей деятельности и более широкого поля, нежели просто семья. Однако у нее не было, как у этой молодежи, желания бунтовать или вести идеологическую пропаганду. Но и жить только для себя она тоже не хотела. Огромную роль в формировании ее личности сыграла школа. Она пробудила в ней не только голод на знания, но вложила в нее свойственную той эпохе систему нравственных принципов, которым она неукоснительно следовала до конца своих дней. Первый из них говорил, что по-настоящему удачной может быть только творческая жизнь. В самом постулате содержалось требование активности, восприимчивости к требованиям других, дисциплины и строгого внутреннего порядка. Но прежде всего — неустанного интеллектуального и духовного развития.