Джон Фаулз - Джон Фаулз. Дневники (1965-1972) Страница 14

«Персона» Бергмана. С каждым его новым фильмом становится все яснее: он лучший современный режиссер. Образец экономности — и при ограниченных использованных средствах та же точность, что в фугах Баха. Два ракурса, одно место действия, минимум обстановки; простой монтаж, сдержанное движение камеры. Манера почти японская, и в то же время фильм явно вырос из искусства Северной Европы. Уверен, со временем Бергмана приравняют к Ибсену и Стриндбергу; и если нам суждено когда-нибудь иметь настоящий английский кинематограф, то придется ориентироваться на его пример.

«Война окончена» Рене[59]. Еще один хороший фильм.

У нас асфальтируют дорогу. Печально, что не будет старого проселка, но ездить по нему можно было только на первой скорости.

Неожиданно повалил снег, и сильно похолодало. До сих пор даже на почве заморозков не было. Впервые мы увидели здесь снег. Очень красиво — снег verglas[60], он покрыл инеем ветви и стволы деревьев. Украшены даже самые маленькие веточки; они обледенели, а сверху присыпаны снегом, создавая восхитительную матовость. Холод вызвал необычную миграцию птиц: восьмого и девятого они со скоростью 50–100 ярдов в минуту летели в направлении Корнуолла и Северной Ирландии. Среди них больше всего жаворонков — сегодня от девяти до десяти часов утра они тянулись непрерывным потоком. А также сотни певчих дроздов, дроздов-белобровиков, много дроздов-рябинников, были и скворцы (хотя их основная масса пролетела ближе к закату), а также черные дрозды. К морю направились крупные стаи зеленых ржанок. Своего пика миграция достигла к одиннадцати часам утра; вечером, за исключением скворцов, пролетали только отставшие птицы. Я не мог работать, остро чувствуя странное родство с птицами — всегда его чувствовал, но здесь это усилилось. Я простоял оба утра, наблюдая за этим странным потоком живых существ, летящих над фермой и Андерклиффом.

Видел также на кусте снегирей — семь самцов и одну самочку; в снежное время они не так боязливы. Прилетели поклевать ягоды на бересклете. Еще видел лису — она стояла всего в нескольких ярдах от меня, рыжий мех на спине пылал огнем, а брюшко казалось еще белей от близости снега. Этот отраженный от снега свет великолепен, лучше — только крылья чаек: их белизна совершенна. Склон за фермой, поросший ясенем и колючим кустарником, словно возник из сказки — нет сравнения, чтоб описать подобную красоту. Просто чудо — каждая веточка будто из хрусталя; когда видишь эти нежные хитросплетения, вновь превращаешься в ребенка. А море совершило нечто невероятное, обрело новый цвет — серо-голубой с бронзовым отливом.

Съемочная группа в Лондоне, съемки на Майорке закончены. Говорят, Карина всех затмила. Финал снова изменили, но хотя бы не в сторону усложнения. Я потерял к фильму интерес; нет никакого желания вновь входить в эту кухню. Впрочем, мы не можем ехать в Лондон в такую погоду, так что проблема решена.

Зацвели первые фиалки.

В Рождество одни на ферме.

Похоже, все газеты сошлись на том, что 1967 год был неудачным (хотя они и сами приложили к этому руку). Вернулись и прочно укоренились старые национальные грешки; медленно созревающая английская шизофрения распустилась пышным цветом, и эти цветы никого не радуют. В этом году я заработал больше двадцати одной тысячи фунтов — двенадцать из них уйдут на уплату налогов. Будь я бизнесменом, меня бы это злило. А так я остаюсь почти безучастен. Доход свыше десяти тысяч или около того кажется мне несправедливым, и я не хочу делать для себя исключения. Права на «Любовницу французского лейтенанта» я передаю в благотворительный траст, чтобы помочь Хейзел, Анне и остальным родственникам.

Сейчас в Англии интересно жить. Но я далек от всего этого, меня совершенно не волнуют национальные трудности. Словно все происходит в чужой стране — не в моей. Думаю, такое отношение довольно распространено. Огромная разница между тем, что газеты и телевидение говорят о том, что мы думаем, и тем, что мы думаем на самом деле. По сути, все, что нас заботит на низшем уровне, — это сколько денег можно заполучить в современной жизни, то есть сколько свободного времени и развлечений мы можем иметь. И, наоборот, — полное недоверие к общественно-государственным расходам, ко всему общественному. Мнение Британии, роль Британии в мире, судьба Британии — кого это интересует? Мир может спокойно обойтись без англичан; и каждый раз, когда мы вмешиваемся в международные дела (или просто пытаемся проявить дружелюбие — как в вопросе Общего рынка), нас бьют по носу и унижают[61]. Так что мы пребываем в пассивном состоянии. Думаю, только катастрофа (или медленный естественный процесс) способны вывести нас из этой летаргии.

Кризис или революция — но цена тут такова, что отсеивается даже добро, что приходит вместе со злом.

1968

Элиз уехала. Я предполагал в эти дни закончить «Любовницу французского лейтенанта», но одна захватывающая история, которая некоторое время крутилась у меня в голове, вдруг потребовала, чтобы ею немедленно занялись. Вот я и написал ее за семнадцать дней — 110 000 слов. Раз в день я плотно ел, а работал с девяти до часу или до двух. В каком-то смысле рассказ был реакцией на интеллектуализм рассказанной от третьего лица «Любовницы французского лейтенанта». Ничего серьезного: просто стремительная и таинственная любовная история.

Название: «Кто-то должен это сделать».

Элиз возвращается. Разлука идет нам на пользу. Ее энергия в борьбе с обстоятельствами, мое равнодушие ко всему, кроме пишущей машинки. Мне нравится жить — но не спать — одному.

Встреча с Теренсом Стэмпом на его съемочной площадке (квартирой место, где он живет, можно назвать с большим трудом) в Олбани. Он как всегда напряженный, слегка мрачноватый — вроде и рад тебя видеть и в то же время не прочь отделаться. Хотя он преуспевает — Феллини приглашает его в свою новую большую картину[62], — однако производит впечатление человека утратившего связь с реальностью. Еще больше отдален от общества, чем я. На днях он встретил Эдварда Хита[63], который тоже живет в Олбани. Тот пригласил его на ленч. Тери развлекал его беседой три часа: «Он мог бы узнать для себя много нового, но явно не улавливал сути и как бы не слышал того, что я говорю». Кажется, Хит сказал, что поведение Вильсона[64] в палате общин испугало и расстроило его. Тери дал такой совет: «ОК, ты сидишь напротив, на скамье оппозиции, видишь, что старик Вильсон встает. Как только его слова начинают тебя раздражать, ты скажи про себя: „Сегодня утром Гарольд проснулся у себя на Даунинг-стрит, спустился на кухню, приготовил отличный чай — нагрел чайник, сделал все по правилам — и понес его наверх своей старухе, надеясь, что вот сегодня она раскроет ему объятия и они наконец хорошо потрахаются. Но старая перечница только вздохнула „О боже!“, повернулась на другой бок и снова заснула. Вот ты и подумай: он хочет расстроить не меня, а свою супружницу или еще кого-нибудь. Так что выяснить нужно только одно: кто так выводит Вильсона из себя, что ему приходится портить мне нервы. Вот тогда я смогу на него влиять“».