Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина - Оуэн Мэтьюз Страница 14

сдержанной”, но “способной на неожиданные решения”[48]. Самым необычным – ив конце концов роковым – таким ее решением было влюбиться в Рихарда Зорге. Зорге запомнили как “широкоплечего парня в синем свитере”, который “больше молчал”. Запомнили и “спокойное, доброе, открытое выражение его лица, не схваченное фотообъективом”[49]. По рассказам друзей, Зорге шутливо назвал себя в компании “азербайджанцем”, однако ни слова не знал по-азербайджански (это, по видимости, была одна из немногих вошедших в историю шуток Зорге).

На собраниях в комнате Кати Максимовой в коммунальной квартире в Нижнем Кисловском переулке гости “вина не пили – тогда это было не принято”. Принципиальные молодые люди пили чай с желтым сахаром, пели песни, спорили о пьесах Константина Станиславского и Всеволода Мейерхольда, о музыке Бетховена и Скрябина, о социалистическом искусстве[50]. Зорге знал много стихов, в том числе наизусть читал Александра Блока, и хотя он был “интересным рассказчиком… но иногда беспомощно махал у виска рукой, подыскивая слово поточнее, и… обращался к Верочке Избицкой, знавшей французский, по-французски. Но чаще он обращался к Кате”. Он любил цитировать стихи Владимира Маяковского:

В наших жилах —

                         кровь, а не водица.

Мы идем

               сквозь револьверный лай,

Чтобы,

             умирая,

                     воплотиться

В пароходы,

            в строчки

                     и в другие долгие дела[51].

Стихи были посвящены Теодору Нетте, советскому дипломатическому курьеру, убитому в Латвии в 1926 году при охране диппочты, в чью честь было названо судно Черноморского морского пароходства. (В честь Зорге, после всего, что он претерпел ради революции, тоже назовут теплоход, а также улицы.)

Война и революция лишь укрепили образ шиллеровского поэтического героя, который Зорге создавал со школьных лет. “Он всегда был немного романтиком, – вспоминала его берлинская подруга Доротея фон Дюринг. – Рихард был волевым, открытым, целеустремленным юношей. Мы все любили Ику… У меня где-то хранится стихотворение, написанное рукой Рихарда. В нем есть строки: «Вечный странник, обрекающий себя на то, чтобы никогда не знать покоя…»”[52] Тем не менее странник пристроил свои лыжи и книги в углу Катиной комнаты, а к концу 1928 года переехал к девушке.

Революционная идиллия молодой пары оказалась мимолетной. Катя мечтала о сцене, педагог из Ленинградского института сценического искусства считал ее “способной актрисой”[53], но в начале 1929 года Катя, отказавшись от мечты, пошла “в рабочую гущу” – аппаратчицей на завод “Точизмеритель”. В дальнейшем в письмах к Зорге она будет писать, как она счастлива среди настоящих пролетариев, однако невольно возникает впечатление, что Катя слишком старательно боролась с разочарованием из-за вынужденных компромиссов в своей жизни[54].

Серьезно отражалось на Зорге то, что в Коминтерне менялись политические настроения, оборачиваясь против самой идеи мировой революции. За последние десять лет многочисленные коммунистические восстания по всей Европе потерпели фиаско. Вероломные социалисты по всему континенту объединяли силы с умеренными социал-демократами, главными врагами Коминтерна. В то же время обеспокоенность вызывало растущее увлечение переменчивого рабочего класса фашизмом. Муссолини уже пришел к власти в Италии. Гитлеру сопутствовала удача в Берлине.

В Москве смысл этих событий восприняли однозначно – особенно Сталин, увидевший в этом очередное доказательство верности курса на построение социализма “в отдельно взятой стране”[55]. Надежды на “грядущую в скором времени мировую революцию отошли на второй план”, как расскажет потом Зорге японцам: “В действительности произошел сдвиг центра тяжести: от Коминтерна к Советскому Союзу. Пятницкий был согласен, что, возможно, я не гожусь для партийной работы, что скорая мировая революция – не более чем иллюзия, и что мы должны сосредоточиться на защите Советского Союза”[56].

Тем не менее весной 1929 года Зорге в последний раз вернулся в Норвегию. Рука Москвы все крепче сжимала иностранные коммунистические партии и агентуру Коминтерна. Если раньше Зорге передавал многие повседневные донесения через местного связного, то в 1929 году ему приходилось лично приезжать в Берлин, чтобы передать послания через КПГ или через представительство ОМС, ведь он “совершенно не располагал собственными средствами связи”[57]. Хуже того, вернувшись в Москву в апреле 1929 года, он обнаружил, что его донесения даже не читали[58].

Коммунистов-иностранцев также систематически вытесняли из центрального аппарата Коминтерна. Швейцарский социалист и высокопоставленный деятель Коминтерна Жюль Эмбер-Дро жаловался лидеру итальянской коммунистической партии Пальмиро Тольятти, что в центральном аппарате не осталось почти ни одного иностранца, а те, кто был, готовились к переводу за границу. Отто Куусинен, один из немногих иностранцев, остававшихся в руководстве организации, переходил на “региональную и издательскую работу”. Глава Коминтерна, Бухарин, официально “занимался российскими делами”[59], фактически же боролся за свое выживание в политике. Избавляя Коминтерн от неблагонадежных иностранцев, Сталин одновременно вычищал и ряды самой коммунистической партии, систематически устраняя тех большевиков, которые могли стать его соперниками на пути к высшей власти. Устранив Троцкого, Каменева и Зиновьева руками Бухарина, Сталин теперь готовился уничтожить самого Бухарина.

Зорге перебрасывали с одной работы на другую. И хотя в дальнейшем его будут обвинять в том, что он “правый бухаринец”, в немилость Зорге впал еще до отстранения Бухарина от руководства Коминтерном и газетой “Правда” в конце апреля 1929 года. В новой политической обстановке иностранное происхождение Зорге, безусловно, играло против него. Но возможно, более весомой причиной была его независимость, даже строптивость, по отношению к коллегам по Коминтерну, постоянно отчитывавших его за излишние траты и отказ действовать в рамках инструкций[60].

В мае Зорге перевели в экономический отдел Коминтерна, после чего он некоторое время был личным секретарем своего давнего покровителя Мануильского[61]. Пытаясь противостоять понижению, он попросил Пятницкого допустить его к сбору чистых разведданных без вмешательства во внутрипартийную политику: “Я считал, что заниматься разведдеятельностью, которая мне нравилась и для которой, на мой взгляд, у меня были хорошие данные, будет невозможно в узких рамках моей партийной работы… Мой характер, вкусы и сильные наклонности подталкивали меня к политической, экономической и военной разведке, как можно дальше от сферы партийных противоречий”[62].

Восемнадцатого июня, за день до начала десятого пленума Исполкома Коминтерна, Зорге покинул СССР, получив на тот момент свое самое ответственное задание – в Англии и Ирландии. Из архивов не ясно, как ему удалось преодолеть сопротивление своего руководства. Но время его отъезда играет важную роль. Возможно, остававшиеся в Коминтерне друзья Зорге хотели выслать его из Москвы перед съездом, чтобы спасти его от нависшей угрозы репрессий. Однако более вероятно, что задумавшие избавиться от него недоброжелатели пытались таким образом