С. Глуховский - Когда вырастали крылья Страница 14

Белла тут же помчалась на почту.

Первое ее письмо несказанно обрадовало, но и чем-то встревожило Петра. Они долго не переписывались, и надежда на встречу казалась обоим призрачной. Не потому ли, перечисляя общих друзей, Белла будто невзначай написала: «Вербицкого ты знаешь. Я, глупая, старалась себя убедить, что ближе Вербицкого у меня уже никого нет - ведь слухи о тебе были самые страшные. Нет, не хочу об этом думать - ты жив, здоров, и какое это счастье! Я не фаталистка, но теперь хочу верить: кто любим, того сама судьба бережет».

Петр тут же ответил ей. Он не находил слов, чтобы доказать Белле, как еще сильнее любит ее и как тоскует по ней. В письме Петр вспомнил вечер в Новой Деревне, на котором Белла читала стихи узника Шлиссельбурга Николая Морозова. Помнит ли она «Звездные песни»? Он их не забыл: «Мы тоске немой и ненавистной овладеть сознаньем не дадим. Будем жить любовью бескорыстной…»

Белла сразу отозвалась, и ее второе письмо лежало теперь в кармане гимнастерки.

6

- Дозвольте.

Круглолицый солдат, приставленный Наумовым, поставил перед Барановым чайник, рядом положил краюху хлеба и что-то завернутое в белую тряпицу.

- Не знаю, как вас величать, - сказал солдат, - только кушать надо. Не побрезгуете из моей кружки?

- Нет. А величать меня надо товарищем.

Замялся солдат:

- Какие тут товарищи? Я беспартийный, рядовой, охраняю коммуниста и главного комиссара. Охраняю до суда, как приказано…

- Не будут меня судить! - убежденно сказал Баранов. [48] - Не меня - предателя Гольцева ждет суровая кара. Запомните это, товарищ красноармеец.

- И я так думал, когда слушал вас на митинге в Куриловском. А Гольцев повернул дышло, и эвон как вышло…

- Еще не вышло! Я из двух тюрем - питерской и казанской - ушел. От двух охранок - русской и румынской - бежал. В Питере, на Первомайской демонстрации, пуля только царапнула, на фронтах смерть миловала. Какой может быть надо мной честный революционный суд? Если убьют, так по-злодейски, как убили Линдова. Знаешь, солдат, кто такой Линдов?

- Теперь никто, прах… Да и при жизни мне лично не знакомый.

Баранов встал и тихо, будто доверяя солдату великую тайну, сказал:

- А Ленину он был лично знакомый. «Дорогой товарищ» - вот как Ленин обращался к Линдову в письмах. Когда за Лениным охотились царские ищейки, он у Линдова скрывался. И тот жизнью рисковал, чтобы уберечь нашего Ленина.

- Ай правда? Так это, ежели народу сказать…

Налив в кружку заваристый чай, солдат развернул тряпицу, взялся было за нож, но колоть большой кусок сахара не стал и бережно опустил его в кипяток.

- Кушайте.

Кто- то сильно постучал в стенку вагона. «Замерз часовой», -сказал круглолицый, подкинул дров в печку и пошел открывать дверь. «Упрел я, бежамши!» - услышал Баранов знакомый голос. В вагоне стоял не часовой, а тот самый белобрысенышй солдатик, который сочувственно слушал Баранова на митинге.

Солдаты ушли в тамбур и долго там шушукались.

Перед рассветом Баранова разбудил отчаянный шум. Где-то на путях разорвались два снаряда, и коротко застрочил пулемет. Потом уже совсем рядом с вагоном раздались крики, они перемешались с глухими ударами дерущихся, и несколько раз пальнули из винтовки.

Баранов подбежал к печке…

Ворвался круглолицый солдат. Без папахи, в расстегнутом полушубке и разодранной гимнастерке, был он сейчас страшен. Заметался по вагону, что-то разыскивая, и внезапно остановился перед Барановым. [49]

- Запру я вагон. Никому не открывайте… А за Пантелейку я им отомщу. За все отомщу! - Зло выругался и убежал.

…Через час заложников освободили, и Баранов узнал, как прозрели куриловцы. Зачинщики бунта переметнулись к белым. Из Покровско-туркестанского полка они завели в тыл врага две роты безоружных красноармейцев. Как только куриловцы узнали, что и Гольцев куда-то сбежал, послали они взвод солдат в Деркуль к своему командиру полка. А в Деркуле уже находились представители штаба армии Берзин и Кучмин.

* * *

Белла приехала на фронт в начале марта, и тоже в очень неспокойное время: в тылу четвертой армии вспыхнул новый, так называемый «Ставропольский мятеж эсеров». На его подавление по прямому указанию нового командующего четвертой армией Михаила Васильевича Фрунзе был послан особый отряд во главе с Барановым.

Петр, прощаясь, сказал Белле:

- Скучать тебе здесь не дадут. В губкоме партии ра боты невпроворот.

- Куда ты едешь?

- Обычная служебная поездка, - успокоил ее Петр. - Учли мой опыт.

Об аресте Петра в Озинках Белла ничего не знала. Да и сам он гораздо позднее узнал подробности драматических событий, разыгравшихся на станциях Озинки и Деркуль. Десять лет спустя Барановы получили два письма. Первое пришло из подмосковного дачного поселка Салтыковская, от Наумова:

«Товарищ Баранов. До сих пор гнетет меня мысль, что вы считаете меня не тем, кем я был и есть на самом деле. И решил я рассказать вам о событиях той зимы. Вам было тяжело, но и мне, поверьте, не легче.

Яновский был потом пойман, судим и расстрелян. А предатель Гольцев, как вы знаете, шагу от меня не отходил и всех торопил расправиться с вами. Когда вы меня первый раз увидели с Гольцевым, то, наверное, решили, что и я заодно с ним. А я только и думал, как бы вас спасти. Хорошо, что сменил караул, - гольцевский мог учинить над вами самосуд. [50]

Вместе с Кучминым и Берзиным обсуждали мы план вашего освобождения. Только моего совета не послушались, четыре полка пошли в наступление на Уральск, а самый ненадежный, Покровско-туркестанский, оставили в резерве, близ Деркуля. Командир этого полка Яновский уже начал творить свое черное дело, но мы вовремя дали бандитам бой - короткий и жестокий…

Зачем я десять лет спустя пишу вам это? Среди заложников разные были люди. Перед Гольцевым заискивали, ко мне подлизывались. И вот я первый раз увидел комиссара Баранова. На него все смотрят, как на обреченного, а он нам показал, как ведут себя настоящие революционеры. Вы тогда сказали: «Убийцы Линдова покрыли себя позором. История уже приговорила их к позорной смерти». Гольцев при этих словах побледнел, а мне стоило большого труда удержаться и не пожать вам руку…»

Белла изредка прерывала чтение, вопросительно смотрела на Петра. Он слушал внимательно и, как ей казалось, недоверчиво. Некоторые признания бывшего командира Куриловского полка действительно настораживали: тот писал о своих колебаниях, даже о своей трусости. Этого Баранов простить Наумову до сих пор не мог.