Михаил Володин - Индия. Записки белого человека (отрывки) Страница 14

То, как собаки расправляются с противниками, я видел однажды. Тогда ротвейлер так же поймал добермана и неторопливо, не обращая внимания на бегающих вокруг хозяев, поднял голову с зажатой в пасти холкой, а потом резко всем телом рванулся вниз. Отчаянно сопротивлявшийся за мгновение до этого доберман тотчас обмяк, а дальше и вовсе рухнул на землю, чтобы больше не подняться — у него был сломан шейный позвонок.

Нынче все решилось в одно мгновенье. Краем глаза я успел заметить вскочивших из-за столиков хиппи и столпившихся у входа кухонных рабочих. Я увидел напряженно повернутые головы загорающих, и — словно со стороны — самого себя, готового броситься к собакам. Но прежде чем кто-то успел сдвинуться с места, в воздухе мелькнула тень, и в следующее мгновение на хребет Зорна обрушился страшный удар. Пес дернулся всем телом, разжал хватку и рухнул на песок. В метре от него стоял черноволосый юноша с веслом в руке. Было ему лет двадцать, не больше. Глядя на его хрупкое тело, не верилось, что он легко управился с тяжелым веслом. Лицо юноши было мне знакомо: я видел его у себя под окнами в компании израильтянок.

Вместе с ударом ожил неподвижный за секунду до этого мир: Спот приподнял голову и, шатаясь, встал на лапы, на пляже истерически закричала женщина, с дороги донесся рев «байков», где-то заиграла музыка, точнее, сразу несколько музык. А со стороны ресторана по песку бежали хиппи. Пожилые длинноволосые люди с комплекцией засушенных мальчиков нелепо размахивали руками и сами себя подбадривали воинственными криками. Пацифисты и поборники ненасилия окружили юношу и, похоже, не знали, что делать дальше. Они суетливо толкали его в грудь, шумели и показывали на лежавшего на песке пса. Мне это напомнило наши мальчишеские драки: во времена моего детства именно толкались — в грудь, в бока, — а в лицо бить было нельзя!

Хиппи было пятеро, и на мгновение ударивший собаку израильтянин потерялся за их спинами. Но уже в следующий миг произошла сцена, напомнившая дешевые китайские боевики. Хиппи разлетелись в стороны, а хрупкий юноша, чуть присев на широко расставленных ногах, с руками, похожими на двух поднявших головы кобр, ждал нового нападения. Но ничего больше не произошло. Никто, кроме Джулио, даже не смотрел в его сторону. Джулио же, держась за горло — судя по всему, удар пришелся именно туда, — на ходу что-то сказал израильтянину. Тот побледнел и сделал шаг по направлению к итальянцу, но в последний момент передумал, развернулся и медленно пошел к своему гестхаузу. Спот, пошатываясь, отправился следом, а хиппи склонились над Зорном. Они молча сидели на корточках вокруг умиравшего пса и тихо-тихо — больше для себя, чем для него — гладили его голову и чесали за большими желтыми ушами. Хиппи были из стаи Зорна и сейчас оплакивали своего вожака.

Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся.

— Крабы готовы, — сказал Тони, официант, а по совместительству хозяин ресторана, и поставил на стол кастрюльку с рвущимся из-под крышки паром.

Вечером, после заката, перед тем как идти в ресторан, я поднялся к себе в комнату. Под балконом израильтянки упаковывали вещи. Их ждал в шезлонге черноволосый юноша. Рядом с ним стоял уже сложенный рюкзак.

В ресторане было более пусто, чем обычно — не было ни Джулио, ни Фрэнка… И остальные вели себя как-то тихо. Я подозвал Тони и спросил, как Зорн.

— Повезли в лечебницу, — он кивнул в сторону поселка. — Чтоб не мучался…

— Мои соседки уезжают, — сказал я сам не знаю зачем.

— За компанию, — откликнулся Тони. — Их друга выставили, вот и они туда же...

— Значит, просто в другой гестхауз?

— Вряд ли, — покачал головой индиец. — В Арамболе его никто не пустит. С ним здесь больше не будут разговаривать.

Мимо ресторана прошли три тени. В темноте было видно, что на спинах у всех троих рюкзаки.

«Тоже собаки — бездомные и нервные. Как хиппи, только по-другому», — подумал я и смертельно захотел оказаться дома, в Москве. Постирать вещи, лечь на диван и уставиться в сложенный из бетонных плит побеленный потолок. И рассматривать трещинки, которые знаю на память.

Глава восемнадцатая. Под стук колес

Дели—Потанкот

В Индии душа предрасположена к мистическому или, как сказал бы незабвенный Веничка, к сверхдуховному. Потому что просто духовного здесь — ешь не хочу! Оно повсюду: в храмах, в монастырях, в горах и на океане, мерцает золотыми слитками буддизма и индуизма — сегодня, как тысячи лет назад. Но главное в Индии все-таки люди! Каких только сумасшедших святых и святых сумасшедших не встретишь на дорогах Индостана! Чего не наслушаешься в плацкартных вагонах индийских поездов! Но и среди этих удивительных встреч и разговоров бывают особенные — такие, что волосы начинают шевелиться сами собой и хочется ущипнуть себя за мочку уха, чтобы проверить, не сон ли это.

О Веничке я вспомнил не случайно. Он для меня и всегда-то был мерилом духа, а тут еще не без его участия случилось у меня необычное знакомство.

Стремясь укрыться от адской апрельской жары, я купил билет из Дели до Потанкота. Оттуда я рассчитывал добраться автобусом до Дхарамсалы и дальше, в Гималаи. Нормальные путешественники ездят по Индии в «слипперах». Ближе всего это к нашей плацкарте, но при этом существует как минимум двадцать восемь отличий — именно столько я насчитал, когда ехал из Карвара в Дели. Главное среди них то, что в каждой секции индийского вагона помещается не шесть полок, как у нас, а восемь — по три друг над другом в купе и две боковые. При этом число пассажиров вовсе не должно равняться восьми — их там ровно столько, сколько влезет.

Зная такую особенность индийской железной дороги, я пришел на вокзал в Дели за полчаса до отправления, разыскал свой вагон и устроился на нижней полке. Поезд понемногу наполнялся людьми. Надо мной устроилась нестарая жительница Потанкота. Я перекинулся с ней несколькими фразами и заручился обещанием довести меня в Потанкоте до автобусной станции. Еще выше, на самом верху, разместились две девушки-студентки. С каждой минутой шум в вагоне становился все громче. Надо сказать, что обычно воспитанные и невредные индийцы в поездах становятся настоящими исчадиями ада. Если они садятся среди ночи, то обязательно включают свет и галдят так, словно никого, кроме них, во всем составе нет, и при этом сами они все как один глухие. Если же их поездка выпадает на светлое время суток, то они, рассевшись на нижних полках, орут еще громче, чем ночью. Удивительно, что раздражает это только европейцев.

Мне иногда кажется, что у индийцев рецепторы устроены как-то иначе, чем у белых людей. К примеру, на ночных дорогах при появлении встречной машины никто и не думает выключать дальний свет. Едут, смотрят и улыбаются! Через десять минут такой езды я напрочь терял зрение, а водитель Саид безмятежно вел свой «амбассадор», ежеминутно фехтуя лучами света с такими же, как он сам, бесчувственными коллегами. А еще мне не раз доводилось наблюдать, как индийцы, налив в стеклянный стакан с огня масала-чай [Масала-чай — чай со специями; в разных регионах Индии применяют имбирь, корицу, гвоздику, кардамон и др.], обхватывают его всей ладонью и при этом даже не морщатся. Крик, превышающий все мыслимые децибелы, воспринимается ими с таким же равнодушием…