Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907 Страница 141

6_____

Утром явился злополучный Павлик, принесший «Весы» и печальное письмо от сестры. Думая от него отвязаться, зашел к Чичериным, уезжающим сегодня же в Монрепо. Они укладывались при мне, дружественные и радушные. Завтракал, болтал, поехал с Ник<олаем> Вас<ильевичем> по дороге в Сенат. В Мошковом встретил Поклевского-Козла, повернувшего на Мойку, очаровательного и равнодушного. В «Супаннике» Гржебина опять не оказалось{869}. На Невском попал опять к Павлику, караулившему меня. Что за наказанье! он хныкал и приставал. Насилу отстал. Швейцару велел его не пускать. Дома пришел Юраша, читал стихи, пил чай, пыхтел и жаловался. Пописав и прочитав «Весы», после обеда отправился к Сереже. Тот кончил свою статью, ждет Нину Петровскую{870}. Теперь я знаю, как зовут сапуновского Амура, — Чурикин. Он написал в «Весах» статью о моск<овском> балете, описывая красоту танцоров с красноречием настоящей тетки{871}. Café, оказывается, открывается только 8-го. Сомова не дождались и пошли втроем в Рейтер. Скука в этом café адская. Меня ангажировал Толстой, знакомя со своей дамой и делая художественные справки. Пошатавшись по Невскому, встретив Аргутинского из Алекс<андринского> театра; пошли к Дягилеву. Там вся комиссия была в сборе: Шаляпин, Головин, Санин и т. д. Шаляпин интересен, хотя и похож на Гогу Попова. Смешон и остроумен. Говорит, что у баритона Смирнова такое лицо, будто он им несет яйца. Оставшись втроем, беседовали о Наумове, о любви, о журнале, о моей музыке. Дягилев завтра не едет в Москву, а прямо в воскресенье или понедельник в Венецию. Что же Виктор-то нейдет ко мне? я сам о нем соскучился, хотя это — не passion, a intrigue[277] и желание добра Нувелю, или, м<ожет> б<ыть>, Дягилеву? Сам же я все без романа, пронзенный платонически Козлом, мечтая о московских. Очень надеюсь, что с Мейерхольдом приедет Сапунов.

7_____

Утром поехал в «Шиповник», застав там Гржебина, Билибина и Ритмана. Гржебин денег не дал, говорил, что книга продалась немного, будут к 20-му. Оказывается, студ<ент> Бегун, написавший вослед меня гомосексуальный роман и через Фогеля пославший его в «Шиповник», получил письмо от Ритмана: «Не те же ли они Фогель и Бегун, что были в Парижском университете?» Что же он — тоже тетка? Торопился домой, думая застать Ремизова, но его не было. Сидел Добужинский, сказавший, что Серов нарисовал на меня карикатуру. Памятники в «Сер<ом> волке» рис<овал> Городецкий. Выпив очень крепкого чая, поиграл Шуберта и стар<ых> французов. Барышня, все еще страдающая носом, не выходила к обеду; рано пошел к Нувелю, зашедши в парикмахерскую и за папиросами. У В<альтера> Ф<едоровича> еще никого не было; попели «Figaro», болтали. Пришла Птичка, больше мне понравившаяся теперь. Пили чай, болтали, опять играли Cimarosa, «Figaro» и Шуберта. Сомов не пришел; он дуется за что-то на меня. За Дягилева? Я все время думал, вдруг без меня был Наумов? Пошли вместе, я проводил Фогеля до дому, откровенничая и, м<ожет> б<ыть>, ухаживая, он был тоже достаточно откровенен. Звал его к себе. Виктора не было. Очень кашляю.

8_____

Утром проник ко мне Павлик, а я рассчитывал просидеть дома, занимаясь. Поневоле вышел, но поднялся наверх, чтобы не идти с ним. Был один Костя, который куда-то собирался; подождал его, думая благочестиво навестить тетю и Ек<атерину> Ап<оллоновну>, как швейцар мне объявил, что телефон от Наумова — будет в 3 часа. Телефонирую Нувелю и Дягилеву, еду за конфетами. Рад необычайно. Первый явился В<альтер> Ф<едорович> с «Руном» и «В мире искусств» (раньше еще мне прислали снимки с Венецианова). Пришел m-eur en question[278], похорошевший, такой же скромный, поцеловались. Беседовали, пили чай. Нувель ушел, Наумов стал сразу серьезен и скучен, условие помнит. Вдруг является Дягилев, оживленный, шумный, любезный. Не помня моего адреса, послал раньше слугу по всем домам Тавр<ической > спрашивать, не здесь ли живу я. Опять читали «Ракеты», «На фабрике». Наумов был весел и мил. Я предлож<ил> Дягилеву подвезти его, но тот ехал в Лесной к Гофманам. Дягилев не верит, что у нас ничего нет, говорит, что не сегодня-завтра будет, жаловался на Нувеля, который скрыл, что едет ко мне, и т. д., сделал ему сцену на улице; расспрашивал, был мил. Когда я убирал, карточка Наумова, лежавшая на туалетном столе, была на круглом, около того места, где сидел Наумов, с надписью: «Как приятно получать такие карточки». Кто это сделал, Нувель или Дягил<ев>, — не знаю. Пообедал и стал долго одеваться. Ел<изавета> Ник<олаевна> больна, лежит. Сережа был у Гофманов и Городец<кого> на днях. Гофман объявил, что статью обо мне мог бы отлично написать Наумов{872}. Что сей сон значит? Пошли к Нувелю, в café, народу куча, самого неинтересного, слуги служат плохо, жарко. Видел Чуковского, он очень извинялся, просил позволения принести письма, которые он получил как анкету{873}. Сочувственное <отношение> ко мне студентов etc. Пришел Дягилев, поздравлял с победой (не насмешка ли?), говорил, что я изменился к лучшему. Из café поехали к Аргутинскому, где были Бенуа и Добужинский, Сомов не приехал, от ноги ли, от проводов ли отца — не знаю. Болтали, вкусно ели, злословили. Дивные ночи, со звездами, синейшее небо, холодно и ясно. Что-то сулит все это? Денег ни копейки, а то пошел бы в балет, где будут и Бенуа, и Аргутинский, и, главное, Серг<ей> Павлович. Какая пища сарказмам Renouveau!

9_____

Какая-то тяжесть и осадок горечи меня преследуют сегодня: от безденежья, от простуды, от холодности Наумова? Отчего? Было бы много денег, я бы не горевал, сшил бы платья, пошел бы в балет, в театр, в «Вену», что я знаю? Взял бы тапетку, поехал бы кататься. Или лучше опять засесть за греков, никуда не ходить, писать, сидеть дома — и все приложится. Ах, если бы Наумов был другой! я погибаю без романа. Утром опять проник Маслов. Поехал к Сомову, туда приехал Renouveau, оживленный, идущий в ложу Бенуа, полный более вероятных планов на Vittorio. Я был грустен чуть не до слез. Поехали в Café, не севши отправились к Сергею Павлов<ичу>, которого не было дома. Читали «Перевал»: мои стихи, А. Белый о «Эме», о «Бел<ых> ночах»{874}; пришедший Маврин сказал, что Дягилев приедет поздно. Пошел домой; Чулков, не заставший меня, сидел наверху, спустил<ся>, пил чай; пришел Сережа от Тамамшевых, у меня чуть не делалось обморока от тоски, чисто физической. Ушли рано, Елиз<авета> Ник<олаевна> больна, барышни скучают, голова кружится, хоть с Татьяной беседуй. Пошел наверх, проговорил с Мар<ьей> Мих<айловной> до 11½ и пошел спать, прямо будто умираю. Это не от одних денег. Придет ли Наумов в воскресенье?