Инна Соболева - Великие князья Дома Романовых Страница 15

Константин Павлович.

Мечта Екатерины Великой не покинет Романовых. И не только Романовых. Достоевский писал: «Константинополь рано ли, поздно ли, а должен быть наш!» Правнук Екатерины, Александр II, будет как никогда близок к осуществлению этой русской мечты…

В конце последней русско-турецкой войны (1877—1878) войска «белого генерала» Скобелева (его прозвали так потому, что никогда не расставался с любимым белым конем и белым мундиром) вошли в Сан-Стефано, городок всего в двенадцати километрах от Стамбула, столицы Турции. Оставался один марш-бросок – и великая столица древней Византии Константинополь наша. Многие в России ликовали: сам Господь помогает нам освободить колыбель православия!

Решение должен был принять император. Брат и главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич-старший, сын и наследник великий князь Александр Александрович умоляли государя отдать решающий приказ, совершить второе после освобождения крестьян великое деяние – освободить от мусульманского рабства столицу православия. Он и сам мечтал об этом… Но не мог забыть десятков тысяч своих солдат, погибших в этой войне. Понимал: с турками мы справимся, но существует еще Англия, ее сильная армия, не истощенная войной, как наша. Королева Виктория заявила твердо: она «скорее отречется от престола, чем позволит русским войти в Стамбул». Он хорошо помнил Крымскую войну, знал: к Лондону присоединятся другие, и снова польется русская кровь. Этого он допустить не мог. Мечта так и осталась мечтой…

Но до этого еще очень далеко, а пока бабушка, верившая, что ее обожаемых внуков ждет блистательная судьба, делала, как ей казалось, все, чтобы они были этой судьбы достойны: наняла лучших учителей, способных развить умы и сердца мальчиков, будущих православных монархов. У них были одни воспитатели и учителя (о них я уже рассказывала в главе «Двуликий Янус»). А вот результаты обучения и воспитания…

В то время когда Цезарь Лагарп вдохновенно рассказывал юным великим князьям об основах нравственной философии, Константин, делая вид, что старательно записывает слова учителя, писал следующее: «Так приятно нисколько не трудиться, что я желал бы даже, чтобы другие могли за меня ходить, есть, пить и говорить… Быть грубым, дерзким, невежливым – вот то, к чему я стремлюсь. Знания мои и прилежание достойны армейского барабанщика. Словом, из меня ничего не выйдет во всю мою жизнь».

В другой раз Лагарп долго упрашивал Константина Павловича повторить, чем конституционное правление отличается от абсолютного (можно представить, как для либерала Лагарпа было важно, чтобы его ученики поняли преимущества конституционного строя). Великий князь упорно молчал. Когда наставник понял, что мальчишка над ним издевается, терпение, казавшееся неиссякаемым, ему изменило, и он велел негоднику встать в угол. Глаза десятилетнего ребенка блеснули недетским гневом, и он впился зубами в руку учителя. Увидев кровь, выскочил из комнаты. Лагарп нашел его в темном углу за ширмой. Он горько рыдал. Увидев учителя, бросился ему на грудь.

Вот тут-то мудрой бабушке и задуматься бы, откуда такие резкие смены настроения, такая неадекватность поведения. Может быть, виной вседозволенность и безнаказанность? Но в том, что касалось внуков, она была слепа. Впрочем, в XVIII веке не было психологов и психотерапевтов, способных лечить подобные отклонения от нормы… Тем не менее, видя, что ему все сходит с рук, великий князь все больше давал волю своему необузданному нраву.

Ф. Крюгер, картина из серии «Русская гвардия».

От отца он унаследовал страсть ко всему военному, и бабушка дала ему небольшой отряд солдат. На досуге он их муштровал. Если кто-то недостаточно усердно тянул носок при церемониальном шаге, получал от августейшего подростка удар палкой. Однажды он в гневе избил даже командира доверенного ему отряда. Только после этого солдат у него отобрали. Но он не унимался. Дошло до того, что сломал руку приставленному к нему старому генералу Штакельбергу. Потом каялся. Искренне. Уверял, что такое никогда не повторится. Но проходило время, и приступ необузданного гнева снова приводил в недоумение и ужас тех, кто его любил. Бабушка, старший брат, Лагарп надеялись, что мальчик повзрослеет, и эти приступы пройдут. Тем более что в спокойные периоды Константин был на редкость жалостлив, добр, готов бескорыстно помочь любому.

Лагарпа он несомненно любил, но продолжал доставлять ему массу хлопот. Когда рассерженный наставник прекращал урок, уходил домой или выставлял вон нерадивого ученика, Константин спешил послать ему покаянное письмо: «Господин де Лагарп! Умоляю вас взять меня к себе. Я очень желаю исправиться. Я очень чувствую, что сделал дурно, противореча вам. Буду стараться вести себя хорошо. Примите меня, пожалуйста, вы можете делать со мной, что угодно. Прошу вас, возьмите меня к себе учиться, окажите мне эту милость». Могло ли такое письмо не тронуть сердце учителя, искренне привязанного к своему хоть и вспыльчивому, непредсказуемому, но любимому ученику?

Он прощал. Но проходило время – и снова проказы, и снова покаянные письма: «Умоляю вас прочесть мое письмо. Будьте снисходительны ко мне и подумайте, что я могу исправить свои недостатки; я сделаю усилие, не буду мальчишкой, ослом и пропащим молодым человеком (вероятно, потерявший терпение Лагарп именно так называл своего ученика. – И. С.). Прошу вас пустить меня придти учиться. Я могу быть в комнате с тем даже, чтобы вы мною не занимались, но мне нужно будет слушать, что вы будете говорить брату».

Приступы непослушания сменялись приступами самобичевания: «…Такова моя небрежность и таково равнодушие ко всему, что есть образование, что я ничего не сделал из того немногого, что мне было задано; поэтому неудивительно, что меня не хотят знать и что меня оставляют на произвол печальной судьбы, ожидающей меня. В двенадцать с лишком лет я ничего не знаю…» Бабушка и наставник читали. И сердца их сжимались от сочувствия ребенку, который так страдает от собственного несовершенства. И им казалось: раз он все понимает, значит, сумеет преодолеть. Сумеет. Но очень нескоро. И ему самому, и окружающим придется многое пережить, пока не войдет в его жизнь великая любовь, которая и вылечит и очистит.

А чувство благодарности к наставнику он сохранит навсегда. Его письма к Лагарпу не так эмоциональны, как письма старшего брата, но полны искренней признательности и неизменной приязни: «Я бы желал, когда буду женат, приехать на целый месяц к вам с женою, и надеюсь это исполнить. Прощайте, любезный де Лагарп, не забывайте меня, и будьте уверены, что вы мне всегда будете очень дороги». Кстати, это письмо – повод для размышлений не только о неподдельной любви великого князя к учителю, которого не раз в порыве неконтролируемого гнева обижал, но и о его отношении к семейной жизни. Судя по письму, он считал, что будет с женой неразлучен, и уж никак не собирался ее намеренно обижать и третировать. К сожалению, получилось иначе…

Первый брак великого князя Константина оказался крайне неудачным, хотя намерения и у Екатерины, устроившей этот брак, и у обоих молодоженов были самые чистые. И жена ему досталась замечательная. Великая княгиня Анна Федоровна (урожденная принцесса Саксен-Кобургская Юлиана Генриетта Фредерика) была хороша собой, умна, доброжелательна. Свою глубочайшую порядочность она доказала, когда оскорбленная, униженная мужем, вынужденная покинуть Россию, не сказала о Константине Павловиче ни слова плохого. А ведь было что сказать. Отпуская невестку за границу, свекровь, вдовствующая императрица Мария Федоровна, надеялась, что та расскажет своим родственникам, как безобразно обходился с ней наследник российского престола, и слух о том, что Константин недостоин трона, пойдет по всем европейским дворам… Анна Федоровна хранила достоинство – молчала.

Когда, возвращаясь из побежденной Франции в Петербург через Германию, великий князь посетил свою беглую супругу и попытался уговорить ее вернуться в Россию, она заявила: «Есть некоторые обстоятельства, которые удерживают меня за границей навсегда».

Мне приходилось слышать досужие предположения, что, мол, едва ли молодая, красивая женщина 14 лет жила соломенной вдовой, так что ее отказ вернуться в лоно семьи понятен: тайная связь. Такая связь в ее положении естественна, судя по всему, она была (ходили слухи, что ее тайным возлюбленным был штаб-ротмистр Кавалергардского полка Иван Линев, но документально эти слухи не подтверждены). Только причина ее отказа – в другом. Она не просто не хотела, она не могла жить с Константином Павловичем под одной крышей. Никогда. Она долго мирилась с его грубостью, его изменами: не только в семье Романовых, но и в ее родной семье развод считался делом невозможным. Но случилось нечто такое, после чего о совместном существовании уже не могло быть и речи. И, полагаю, стало это чудовищное происшествие результатом воспитания: вседозволенности, наложившейся на безудержный, деспотический характер великого князя. Он с детства привык не знать отказа ни в чем. Любой его каприз становился для окружающих законом. Став взрослым, пылкий и непостоянный, как большинство Романовых, он не знал отказа со стороны понравившихся ему женщин. То, что был малопривлекателен внешне, значения не имело. Все искупалось титулом. Светские кокетки буквально вешались ему на шею. Их отцы и мужья не возражали…