Василий Катанян - Лиля Брик. Жизнь Страница 15

Еще будучи в Риге, кроме подробных отчетов об издательских делах, она, зная продовольственные трудности в Москве, слала продуктовые посылки Маяковскому,

Ьрику, домработнице Аннушке, Леве и Рите. Овсяную кашу и рецепт, как ее готовить, чай, сахар, консервы. В Лондоне покупала им материю и подкладку на костюм, а Аннушке на юбку. Была очень заботлива, подбирала подходящие цвета и размеры и возмущалась, что «дорогие зверики» не пишут — получили ли? Она переписываюсь с Краснощековым конфиденциально, через Риту. В сентябре 1923 года Краснощеков был арестован по обвинению в злоупотреблении служебным положением. Когда Краснощеков сидел в тюрьме и Лиля была уже в Москве, она навещала его в тюремной больнице (вспышка туберкулеза) — такие еще были вегетарианские времена. Она взяла в семью его четырнадцатилетнюю дочь Луэл — лу, которая жила у нее, пока он был в заключении, и с которой она была близка до конца своей жизни.

Пока Лиля была в Лондоне, Маяковский и Брик собрались отдохнуть на немецком курорте Бад-Киссинген, но не получили вовремя визу. Получив ее с опозданием, они отправились в Берлин, куда из Лондона приехали к ним Лиля и Эльза.

Лиля мечтала показать Маяковскому город, музеи, походить по театрам. Но он вызвал ее досаду тем, что никуда не хотел ходить, не выходя из номера, играл в карты с русскими знакомыми, которых тогда в Берлине была уйма, и, по ее словам, спускался лишь в цветочный магазин, который находился внизу отеля «Курфюрстен — дам», где они все жили. Там он покупал уйму цветов прямо с вазами, и посыльный относил их наверх Лиле. В Германии была инфляция, марка ничего не стоила, и они с русскими червонцами (которые тогда были конвертируемыми) оказались богачами. Брик читал доклады на немецком, лекции в Академии нового искусства, они с Лилей многое видели и рассказывали Маяковскому. Эльза, возмущенная бесконечными картами Маяковского, съехала из отеля.

Лилю возмущали и карты, и обильные, долгие обеды в ресторанах с компаниями. Но не все было так просто: следует учесть, что они приехали из голодной страны, что Маяковский был крупный мужчина с хорошим аппетитом, что карты всю жизнь давали ему разрядку, что он не знал языка, и из-за этого многие «мероприятия», куда его заманивала Лиля, казались ему неинтересными (например, театры) и т. д. Кроме того, каждый день он писал, или выступал, или имел дела с издателями, встречался с Эренбургом и Шкловским, от которых узнавал о московских новостях, был занят с Лисицким проектом издания «Для Голоса» и ездил на неделю в Париж для деловых переговоров с Дягилевым. Что же удивительного, что отдыхал он за покером или съедая пять порций компота в ресторане, а не сидя в театре, где он не понимал ни полслова?

Любовь Маяковского и Лили Юрьевны была не простой, она не раз достигала кризисных рубежей. В годы, когда революция ломала и пересматривала все на свете, казалось, что и человеческие отношения должны найти новую форму, новые взаимосвязи. И что любовь, верность, ревность тоже в известной степени претерпят изменения, и отношения людей в чем-то станут другими. Но вот в чем? Здесь много наломали дров, и подчас ломали эти дрова люди незаурядные. Можно вспомнить и Александру Коллонтай, и Ларису Рейснер… Авангард нес новую идеологию и недвусмысленно заявлял о своих намерениях переустроить не только жизнь нового общества, но и каждого человека в частности. А Лиля Юрьевна и Владимир Владимирович исповедовали именно эту идеологию.

В 1922 году, по возвращении из Берлина, в их отношениях наступил кризис, и причин этому было немало. Одна из них — поведение Маяковского в Берлине. «Длинный состоялся у нас разговор, молодой, тяжкий, — писала ЛЮ. — Оба мы плакали. Казалось, гибнем. Все кончено. Ко всему привыкли — к любви, к искусству, к революции. Ничего не интересует. Привыкли друг к другу, к тому, что обуты-одеты, живем в тепле. Тонем в быту. Маяковский ничего настоящего уже не напишет. Такие разговоры часто бывали у нас в последнее время, но ни к чему не приводили».

Короче говоря, ее теория — чтобы творить, нужно испытывать мучения, лишения, нужно преодолевать трудности. Благополучие губит художника.

6 февраля 1923 года ЛЮ писала, в частности, Эльзе и Париж: «Мне в такой степени опостылели Володины: халтура, карты и пр. пр., что я попросила его два месяца не бывать у нас и обдумать, как он дошел до жизни такой. Если он увидит, что овчинка стоит выделки, то через два месяца я опять приму его. Если же нет — нет, Бог с ним!»

Ее возмутили выступления поэта в Политехническом музее по возвращении из Берлина. Между чтением стихов он говорил о том, чего не видел, о чем ему рассказывали Лиля и Ося. Она выкрикивала с места, как ей казалось, справедливые, а в сущности, обидные замечания, он сбивался, публика шумела, и в антракте администрация еле — еле уговорила ее не возвращаться в зал. На второе выступление она не пошла, и дома после долгого, тяжелого и серьезного разговора, который они вели уже не первый раз, Лиля предложила расстаться на два месяца, не видеться, чтобы обдумать, как жить дальше, как вести себя друг с другом.

Правда, была и еще причина — роман Лили Юрьевны с Краснощековым, который вызывал ревность Владимира Владимировича. Но она была за новый тип отношений, в котором не должно быть места ревности, отстаивала свободу поведения. Ненавидящая условности и привычки ЛЮ считала: можно любить кого угодно, когда и где угодно, но без уз!

И вот этот поиск новых отношений между мужчиной и женщиной, этот эксперимент в виде двухмесячной разлуки (в сущности, на одной улице — Мясницкой), который затеяла ЛЮ и на который, страдая, пошел Маяковский, это была лишь одна из граней поведения женщины новой эпохи, которая вызывает интерес к Лиле Брик до сих пор. С поисками новых взаимоотношений органически переплетались поиски новых реалий быта, противопоставленных мещанству. ЛЮ считала, что они тонут в мещанстве, что передовое, завоеванное революцией уступает место шелковым абажурам, слоникам и бесконечным чаепитиям. Под чаепитием подразумевалось пустое времяпрепровождение, болтовня, карты…

С высоты сегодняшнего дня видно, что Маяковский согласился на эксперимент с двухмесячной разлукой под влиянием ЛЮ, всецело ей веря и подчиняясь, подавленный ее угрозой уйти. Результатом явилась поэма «Про это», одна из вершин любовной лирики нашего века, художественный документ эпохи. Но каких мук это стоило поэту! Недаром в первой главе он сравнивает себя с узником Редингской тюрьмы, в которой томился Оскар Уайльд.

Это был 1922–1923 год. Она поставила условием — встреча ровно через два месяца, 28 февраля 1923 года. Поэт жил в своей комнате на Лубянке и, обливаясь слезами, писал «Про это». Два месяца провел он в своей добровольной тюрьме, просидев добросовестно, ничего себе не разрешая и ни в чем себя не обманывая. Ходил под Лилиными окнами. Передавал через домработницу Аннушку записочки («записочную рябь»), письма и рисуночки. «Он присылал мне цветы и птиц в клетках — таких же узников, как он. Большого клеста, который ел мясо, гадил, как лошадь, и прогрызал клетку за клеткой. Но я ухаживала за ним из суеверного чувства — если погибнет птица, случится что-нибудь плохое с Володей». Когда они помирились, она выпустила птиц на волю.