Самсон - Самсон. О жизни, о себе, о воле. Страница 15

– Я понимаю, сынок, что ты это сделал ради меня, но все же воровать нельзя. В жизни всегда есть выбор между хорошими и плохими поступками, нужно только правильно его сделать…

А позже я прочел одну библейскую притчу, в которой рассказывалось, как один странник, проходя мимо окраины селения, увидел женщину, возле которой находились ее маленькие дети. Эта женщина что-то варила в котелке, поставив его на огонь. Подойдя ближе, странник увидел, что она варила камни. Он очень удивился и спросил у женщины:

– Зачем ты варишь камни, женщина?

– Мои дети не ели несколько дней и все время просят у меня еды. Я пообещала сварить им какой-нибудь суп. Теперь они ждут, пока сварится суп и можно будет вдоволь наесться, – объяснила женщина страннику.

– Но ведь из камней никакого супа не получится, – удивился странник.

– Они об этом не знают. А пока надеются – живут.

Страннику стало жаль бедную женщину. Он отправился в селение, украл там у одного богача барана и принес его этой женщине со словами:

– Свари настоящей еды своим детям, а тот, у кого я украл этого барана, все равно не обеднеет.

Позже, когда этот странник попал на суд перед Богом, Господь не засчитал его кражу за грех, так как странник сделал это не для себя, а для спасения детей, пусть даже и чужих.

Наверное, сын, тебе трудно сразу понять и разобраться в том, что именно я хочу сказать тебе своими рассказами, поэтому постараюсь объяснить. В жизни всегда существует добро и зло, плохое и хорошее, и нужно уметь отличать одно от другого так же четко, как мы можем отличить черное от белого. Чтобы не было никаких сомнений в своей правоте. Тогда, совершая какой-либо поступок, ты будешь точно знать, причиняешь ли тем самым кому-то боль или приносишь радость. Ты еще не раз в жизни окажешься перед выбором, когда должен будешь пойти вразрез с общественным мнением, преступить какие-то моральные устои ради того, чтобы, например, кому-то помочь. И в тот момент ты начнешь понимать, что, возможно, для всех остальных ты поступаешь не так, но у тебя не будет выбора. И вот тогда надо точно решить для себя – можно ли сделать маленькое зло во имя большого добра или оставить все как есть?

И здесь уже, сын, никакие советы не помогут. Каждый должен решить для себя сам. Но смотри, не ошибись, поскольку эта невидимая грань бывает очень тонкой.

Как я тебе уже рассказывал, в тюрьму я попал очень рано, когда мне едва только исполнилось шестнадцать лет. И поэтому многому мне пришлось учиться, что называется, на ходу. Моими учителями были как известные авторитеты, так и обычные арестанты. Здесь, в заключении, жизнь поворачивается к тебе совсем другой стороной, нежели на свободе. Попав сюда, каждый человек начинает вести себя в соответствии со своей внутренней сущностью. Здесь невозможно что-то утаить или представиться кем-то другим, не тем, кто ты есть на самом деле. Ведь вокруг тебя находятся люди, которые уже многое испытали на своем веку и видят остальных, можно сказать, насквозь. Впоследствии этому научился и я. Оно пришло как-то само собой. Понимаешь, сын, когда ты постоянно общаешься с одним и тем же контингентом, который тебя окружает, ты волей-неволей начинаешь предугадывать не только действия, но и мысли этих людей. Но постараюсь быть последовательным в своих рассказах о своей непростой жизни…

Когда мне впаяли срок и пришел отказ на мою кассационную жалобу – настало время ехать на зону. Рассказы о том, что творилось на малолетках, были один страшнее другого, но дело в том, что в заключении у тебя просто не остается никакого выбора. Как бы страшно тебе ни было, все равно от этого никуда не деться…»

Отложив в сторону ручку, я на секунду окунулся в воспоминания, в те далекие годы, когда мне впервые пришлось пройти, так сказать, «школу молодого бойца»…

* * *

– Самсон, вставай. Тебя зовут, – услышал я тихий голос «шестерки» из «активистов».

Я и не спал. Я знал, что меня позовут, как звали последние четыре ночи, лишь только выключали свет по отбою. Я зашел в сушилку – события развивались по одному и тому же сценарию. Передо мной стояли четверо самодовольных, накачанных подростков немного старше меня самого.

– По-прежнему будешь добиваться жизни? – спросил один из них.

– Буду, – ответил я, как отвечал последние четыре ночи.

В следующее мгновение на меня посыпался град ударов. «Только бы не упасть», – единственное, о чем я думал в тот момент. Потеряв сознание, я уже не слышал, как один из активистов сказал:

– Ладно. На сегодня с него хватит!

Я даже не помнил, как меня заносили в спальню и укладывали на кровать. Лишь утром мое разбитое тело рассказало мне о ночных событиях. Губа была рассечена, ухо надорвано, правый бок посинел. И если к утру физическая боль стихала, то в течение дня происходил настоящий взрыв в мозгах. Все происходящее вокруг никак не напоминало ни тюрьму, ни зону, о которых мне рассказывали «взросляки», пока я находился под следствием. Лишь однажды, когда нас везли в Майкопскую воспитательно-трудовую колонию, нам встретился парень лет тридцати, который, узнав, куда нас везут, сказал: «Будет непросто, держитесь, пацаны». Тогда еще я не до конца понимал, насколько будет непросто…

Майкопская трудовая колония для несовершеннолетних больше напоминала трудовой общеобразовательный лагерь с карательным режимом. Как и в любой социальной прослойке, здесь также существовала своя иерархия. Самая низшая ступень – это, конечно же, были опущенные или, говоря тюремным языком, «петухи». Маменькины сыночки, косячники, то есть люди, совершившие непростительные проступки, и просто слабаки становились педерастами еще на тюрьме. Они несли свой крест не только в тюрьме, но и в последующей вольной жизни. И если кто-то из простых сидельцев, выйдя отсюда, мог изменить свою жизнь или продолжить ее по-новому, сохранив в себе то человеческое, что в нем осталось, то опущенным никогда не удавалось «отмыться». Их продолжали презирать, не подавая руки при встрече. От них шарахались, как от прокаженных. Ведь когда тебя в пятнадцать-шестнадцать лет трахают каждую ночь, то тебя ломают как личность – раз и навсегда. Вот поэтому самые страшные преступления совершаются именно такими людьми – обозленными на весь мир.

Следующими в этом списке шли рядовые. Обычные пацаны, не хватавшие звезд с неба, четко соблюдавшие режим содержания, вышколенные, как солдатики. Наверное, в свое время их поэтому и назвали рядовыми. Каждый из них в отдельности представлял собой какую-то личность, но страх перед физической расправой активистов делал из них рядовых безропотных солдатиков. Там, на свободе, каждый из них не раз участвовал в драках, и многих били, когда они попадали не в свой район. Но когда тебя регулярно начинает бить актив, ты понимаешь, что все, что было с тобою до этого, – лишь детский лепет и легкий массаж тела.