Андреа Питцер - Тайная история Владимира Набокова Страница 15

Набоков упрямо сопротивлялся попыткам вовлечь его в политику. Он не ходил на собрания, не посещал исторические кружки и не вступал в политические дискуссии – избегал всего, что могло сделать его лидером или хотя бы полезным членом грядущего, смутно предощущаемого демократического общества. Несмотря на яркий пример отца, сын оставался аутсайдером.

А ведь в те времена многим казалось, что Россия может уповать только на общественный энтузиазм своих граждан. Эра императоров и королей уходила в небытие, и современникам Владимира предстояло стать свидетелями рождения нового уклада. Но как перейти от царской России образца 1910 года к некоему постимперскому государству? Это был жгучий вопрос эпохи. Перемены, которые казались почти свершившимися, обернулись иллюзией, стоило оппозиции возжелать воспользоваться их плодами.

Набоков не знал, как объяснить учителям, что любая попытка настроить собственную мысль в лад с чужими не только претит его вольнолюбивой натуре – она опасна сама по себе. На вечерних собраниях, столь часто проходивших под надежной крышей особняка Набоковых, дискуссии велись не только на темы, интересовавшие отца, от криминологии до филантропии; здесь порой звучали совсем другие разговоры… Впрочем, впору ли было ребенку разбираться в подобных тонкостях? Некоторые высказывания могли привести к аресту и тюрьме. Некоторые поступки могли аукнуться предательством слуг (в довольно скором будущем швейцар Набоковых Устин лично проводит большевиков к стенному сейфу с фамильными драгоценностями). За политические игры приходилось платить высокую цену: в чулане родного дома мог прятаться агент царской охранки. Один такой соглядатай пробрался в особняк в надежде подслушать крамольные антиправительственные речи, а потом на коленях умолял обнаружившую его библиотекаршу хранить молчание. Дом перестал быть крепостью, а те, на кого была возложена задача его охранять, только и ждали случая донести на хозяев в полицию.

Пока Набоков учился в Тенишевке, упорно сопротивляясь навязываемому «общественному служению», его соотечественники продолжали борьбу, но действовали осторожно. Запрещенные партии продолжали тайком собираться, выходили газеты, печатались прокламации. Социалисты ушли в подполье, крупные объединения были объявлены вне закона. Террористическое крыло эсеров было распущено. Большевики под руководством Ленина грызлись с меньшевиками за контроль над марксистским движением в России. Страна вступила в полосу политической нестабильности.

Вот в каком состоянии оказались передовые силы общества через пять лет после того, что мнилось им революцией. Кадетский идеализм зашатался в поляризованном политическом пространстве, где для политиков склада В. Д. Набокова уже, судя по всему, не оставалось места. Кадеты меняли платформу в поисках новых сторонников, но попытки расширить коалицию лишь заводили их в тупик. Требования избирательных прав для женщин настроили против них мусульманскую партию, открытая поддержка евреев и других меньшинств не нравилась правым.

И все же Владимир Дмитриевич Набоков не сдал позиций – он принял горячее участие во всколыхнувшем страну деле Бейлиса. В марте 1911 года в Киеве был жестоко убит двенадцатилетний ученик Киево-Софийского духовного училища. Арестованный по этому делу тридцатисемилетний еврей Мендель Бейлис после двух с лишним лет тюрьмы предстал перед судом по обвинению в убийстве христианина ради использования его крови в ритуальных целях. Отец Набокова разоблачал «кровавый навет» в прессе. Его телеграфные сообщения о сомнительных аргументах и уликах обвинения растиражировали газеты Manchester Guardian и The New York Times. На Владимира Дмитриевича был наложен штраф.

Отвращение к антисемитизму, которое позднее проявится в творчестве Владимира Набокова, воспитывалось отцовским примером. В своих статьях В. Д. Набоков задавался вопросом, почему культурный город представлен практически безграмотными присяжными заседателями (позднее выяснилось, что «случайный» отбор присяжных носил отнюдь не случайный характер), почему обвинения против Бейлиса оборачиваются вердиктом против целой религии, почему нормы судопроизводства постоянно попираются, а «бредни… из антисемитской литературы низкого пошиба» подаются под видом научно обоснованных и принимаются в качестве улик. Отмечая вырождение российского правосудия, Владимир Дмитриевич писал, что еще десять лет назад подобная инсценировка судебного процесса «была бы невозможна».

Обвинение решило сыграть на страхе и предрассудках присяжных. Привели священника и попросили его рассказать о еврейских обрядах. По словам батюшки, выходило, что христианская кровь используется иудеями в таком множестве ритуалов, что корреспондент газеты Times of London поразился, как это евреям до сих пор хватает христиан. Американец Джордж Кеннан (племянник и тезка которого годы спустя будет приветствовать Солженицына на Западе) отметил, что в Думе серьезно обсуждается существование иудейской секты, практикующей религиозные убийства христиан. Дебаты были ожесточенными и не предвещали ничего хорошего. Один депутат пригрозил, что если российские либералы не позволят осудить еврея, убившего христианского ребенка, им скоро некого будет защищать, потому что всех евреев перебьет разъяренная толпа.

Эти страшилки звучали столь абсурдно, что их не приняли даже журналисты, поддерживающие сторону обвинения. Многие видные юристы страны подключились к защите подсудимого и опровергали один навет за другим. После почти двухчасового совещания суд присяжных, состоявший из русских православных христиан, вынес вердикт «невиновен» и освободил Бейлиса.

В 1903 году Россия шокировала мир погромами в Кишиневе; следом разразилась позорная Русско-японская война, нанесшая жестокий удар по патриотизму и национальному единству народа. Десять лет спустя, когда учителя советовали Владимиру пойти в политику – ради будущего страны! – спираль истории сделала полный виток. Погромщики затеяли дело Бейлиса; годом позже та же некомпетентная власть позволила втянуть себя в войну.

Проблемы, которые поставит эта новая война, царю снова окажутся не по силам. На сей раз, однако, Николай II будет не одинок: безумие охватит бо́льшую часть цивилизованного мира. Комментируя процесс Бейлиса, некий газетный обозреватель определил евреев как «исключительно преступную породу» и взмолился: «Упаси Бог Россию от равноправия евреев, ибо оно страшнее огня, меча и открытого вторжения врагов». Вышло так, что желание газетчика сбылось, и с его осуществлением закончилось детство Набокова.