Даниил Гранин - Человек не отсюда Страница 15

Спаивание народа продолжалось, нарастало, об этом говорили, но практически не боролись, наоборот, торговля вином разворачивалась все шире, вино продавали повсюду, в любом кафе, столовой. На улицах выставляли лотки с винами. Атмосфера растления действовала все сильнее, не сдерживаемая сверху. Всё меньше думали о нуждах страны, всё больше о собственных.

Руководитель областного издательства рассказывал мне, как за несколько недель до Нового года начиналось изготовление эскизов для открыток с поздравлениями членам Политбюро. Отрабатывали каждому свою, отдельную открытку. Сочинялись тексты. Возили к секретарю обкома, обсуждали, что-то меняли, печатали, и, наконец, сам Первый рассылал. И так перед каждым праздником.

Трудно было привыкнуть к тому, что действительно великой страной могут руководить люди без высоких идеалов и принципов. Их тщеславие можно было удовлетворить разными медалями, звездами… Их вкусы… забивали козла, смотрели мультяшки, ездили на охоту.

Неважно, как они проводили время, читали ли что-нибудь (может, поэтому избегали встречаться с интеллигенцией), куда важнее, что с этим свыклись. Похоже, что такие фигуры, и сам Брежнев, устраивали прежде всего аппарат.

Армия чиновников всех ведомств художественной жизни была озабочена одним — чтобы были тишь да гладь. Никаких намеков, ничего острого, тяжкого, мрачного чтобы не было — ни страданий, ни трагедий, ни пессимизма… Не всегда у них получалось, но делали они всё, что могли: кромсали, вычеркивали, рубили, клали на полку. Бесчисленные редакторы, начальники управлений культуры, худсоветы, редсоветы блюли идейную чистоту, чистоту языка, художественную правду, потом все шло в цензуру, там опять всё выпаривали, выскребывали, проверяли на ощупь, на вкус… По «Блокадной книге» нам с Адамовичем цензура предъявила 65 требований! Удалить или изменить! Снимали картины с выставок — не тот пейзаж, не та корова.

Неслучайно некоторые художники не выдерживали, уезжали за рубеж, оставались там. Советское искусство за эти годы лишилось многих талантливейших музыкантов, режиссеров, танцовщиков, живописцев, писателей. Имена некоторых из них сейчас украшают мировое искусство. Барышников и Тарковский, Ростропович и Шемякин, Эрнст Неизвестный и Бродский, Нуриев и Любимов. Список потерь наших велик и горек. В сущности, их выталкивали из страны. Никто из руководителей культуры не пытался остановить, спохватиться. Наоборот, вслед им раздавался свист, улюлюканье, изображали так, будто мы избавлялись от мешающего. Таков был уровень руководства культурой, искусством тех лет. От отъезда Любимова страдал зритель. Всего лишь зритель, ибо начальство театры не посещало.

Примерно такой же отток происходил и в науке. Уезжали ученые.

Буквально гонениям, порой издевательствам подвергали в Ленинграде Театр миниатюр Аркадия Райкина. Таким же гонениям подвергали Г. А. Товстоногова и его замечательный Большой драматический театр. Райкину запрещали номера, а то и целые программы, Товстоногову снимали спектакли, отменяли гастроли. За что? А ни за что, за то, что секретарю Обкома не нравился и тот, и другой.

Все самое талантливое, самобытное попадало в наихудшие условия. Грубость, хамство царили в обращении с лучшими силами города. Вынуждены были уехать в Москву Юрский, Панфилов, уезжали художники, музыканты… Люди писали жалобы, никто им не отвечал. И это в Ленинграде, что уж говорить о других городах страны.

Во времена брежневщины появились диссиденты. Сперва их окрестили инакомыслящими, а потом выискали иностраннее — диссидент. Несогласные с тем, что творилось, они выступали, пользуясь дозволенными и недозволенными способами.

Курс, взятый XX, XXII съездами, был сбит. Откат, начатый еще при Хрущеве, продолжался, разочарование росло. Утверждала себя показуха, погоня за цифрой. Воцарялся какой-то абсурд — заводы, казалось, работали на министерства, а не на потребителя, колхозы словно бы заинтересованы были в низком урожае и в непогоде. Милиция гналась не за преступниками, а за показателями. Строителей интересовало завысить стоимость, а не построить дешевле.

Чернобыль, пароход «Адмирал Нахимов», Афганистан — все это началось тогда, в те годы, так же, как и безумные, губительные проекты поворота рек и трагедия Байкала. Дыры стали прорехами. В 1982 году академик А. П. Александров, выступая перед комсомольскими секретарями атомных станций, говорил о том, что «при сооружении Чернобыльской АЭС не были поставлены тройники после предохранительной системы. При испытании они дали трещины… Прочностные характеристики не выдержаны, вместо толщины стали 14 мм была поставлена 8–9 мм». Перечисляет он и другие огрехи строительства: «…в водных коммуникациях, например, были найдены гайки, металл, т. е. коммуникация не была промыта».

«На Кольской АЭС обнаружили, что из одного трубопровода толщиной в 40 мм идет пар. Вырезали дефектный участок трубопровода, отправили на контроль, и выяснилось, что какие-то „трудяги“ вместо того, чтобы заварить стык как полагается, уложили в разделку шва арматуру и залепили ее сверху. Потом такие стыки нашли и на других станциях».

А страна беднела и тощала. Начальники же доказывали, что потребление мяса, фруктов, масла, рыбы растет, все дело в том, что больше стали есть дорогих продуктов.

На цветной вкладке «Огонька» напечатали портрет новоиспеченного маршала Брежнева, главным там был тщательно выписанный голубоватый мундир со всеми звездами, медалями, орденами, отечественными и иностранными. Мундир, завешанный донизу, выглядел чудовищно. Но редактор знал, что делал. Холуйство было в цене.

Было грустно «за державу». Политика культа привела к своему фарсовому завершению, к манекену, изукрашенному всеми званиями и цацками, нечленораздельно изрекающему написанные, подсунутые кем-то пустые фразы…

По телевидению можно было увидеть сцены, казалось, немыслимые — как Брежнев награждал своего сына, как он произносил по бумажке простые фразы, в которых здоровался или прощался с приезжими главами других стран. Было стыдно и было непонятно, как можно терпеть такое. Ведь Хрущева не стали терпеть и сняли его, почему же тут терпели на виду у всего мира? Человек явно не способен был исполнять свои обязанности. Именно такое состояние устраивало окружение Брежнева, его помощников, его аппарат. Они, не жалея его, возили его в Ташкент, в Баку, подводили к микрофону… Смотреть со стороны на этого грузного, уже плохо говорящего и еле двигающегося человека было мучительно.

Странное это искусственное существование полуразрушенного человека порой вызывало сомнение — а жив ли он, кто двигает этим манекеном?