Памела Трэверс - Московская экскурсия Страница 15

К моему удивлению, Профессор удивился.

О, эта горстка интеллектуалов, — они забыли историю, отказались от собственного опыта и знаний и не доверяют своим чувствам и воображению. Это явный саботаж — проделали дырки у себя в мозгах, чтобы судить о России, пренебрегая чувством соразмерности. Все это и многое другое я высказала Профессору, пользуясь редкими паузами, поскольку он по привычке, обращаясь ко мне, говорил так, словно вещал с кафедры в большой студенческой аудитории. Но должна признать — он вел себя честно и позволил мне выговориться. Ни один из нас не одержал верх в этом споре, да на самом деле к этому и не стремился. Хотя ясно как день, что я постоянно ставлю палки в колеса его интеллектуальных рассуждений.

Дождь со снегом — это уже чересчур! Я провела весь день в постели. Вечером ПП послал мне букетик цветов. Откуда он его раздобыл — не могу себе представить, ведь в Москве не найти ни цветочка! Я поблагодарила его, и он с кислой миной проворчал, что сделал это не из добрых чувств, а скорбя о моих политических заблуждениях.

Я пропустила лекцию о Гамлете, но зато посмотрела самого Гамлета. Скажите на милость, почему, ну почему меня первым делом не отвели в этот театр, а вместо этого водили в дома культуры и тому подобное! Кто-то из нас явно не в здравом рассудке — я или «Интурист»? Вроде со мной все в порядке. Ладно, не обращайте внимания, я должна рассказать вам о театре. Вот где Россия предстает с наилучшей стороны, а посещение театров не входит в программу нашей поездки! «Они показывают вам только самое лучшее!» Бла-бла-бла. Как бы не так: лучшее они от вас прячут! Приходится искать на Свой страх и риск.

Так вот — я встретила Режиссера[27]. Другого. Он сказал, что мне достаточно будет показать мою визитку в... (увы, я не знаю, как пишется название этого театра) и меня будет ждать свободное место. Я так и поступила. Мужчина в кассе изучил мою карточку и бережно положил ее себе в карман. Испугавшись, что все пропало, я разыграла перед ним пантомиму, изображая то, как усаживаюсь на место в зале^слежу за невидимой, но захватывающей игрой актеров и горячо аплодирую... тогда до него наконец дошло. Он радостно оторвал красный билетик, сунул его мне в руку, а меня — в объятия здоровенного советского солдата, крикнув истошно: «Френц — ага? Френц?»[28] Я кивнула, мы все закивали, и втроем, в едином братском объятии, направились к входу. На пороге темного зрительного зала я спросила солдата по-французски, успела ли я к первому акту? Он открыл рот. Первый акт? Нет, конечно! Уже заканчивается третий. Mais, comment![29] Еще только половина девятого, а у них уже конец третьего акта Hamlet?

—  Хэмлет? — Они уставились на меня. — Нет, идет водевиль, третий акт.

— Milles tonners![30]

— Гамлет!

—  Vous voulez[31] Гамлет?

Ладно, пусть будет Гамлет, раз им так хочется, но одного из них — Гамлета или Hamlet — я должна увидеть. Оказалось, что этот спектакль идет в другом театре — через две площади отсюда.

Я бежала по Москве как угорелая, громко вопрошая: «Гамлет?» Прохожие указывали мне вперед, словно танцоры в кордебалете у Hermes. Я рухнула в кресло почти перед самым концом первого акта. Но даже того немногого, что мне удалось увидеть, прежде чем вспыхнул свет, оказалось достаточно, чтобы убедить меня, что: во-первых, это какой-то совершенно новый «Гамлет»,  и во-вторых,  всех туристов,  чтобы они поняли Россию, надо водить в театр сразу по прибытии. Ясли? Крепости? Чепуха! Жизнь страны — здесь!

Какая это была игра! Возможно, она бы разбила сердца нашим профессорам, но мое, впервые с тех пор, как я оказалась в России, вело себя нормально. Pour arriver a Dieu ilfaut detourner de Dieu[32]. Пусть постановщики отреклись от того Гамлета, к которому мы привыкли, зато теперь он блистал ярче, чем когда-либо[33]. Все возможные правила были нарушены, текст убийственно сокращен, добавлены цитаты из великого Эразма и безымянная буффонада. Характеры действующих лиц тоже изменились. Розенкранц и Гильдестерн превратились в парочку клоунов, которых выпускали перед занавесом всякий раз, когда меняли декорации. Но если подумать: эти двое и впрямь вполне водевильные персонажи, и их легко можно превратить в фарсовых комедиантов. Как часто мы не могли сдержать стонов, когда какой-нибудь знаменитый актер бросал в пустоту риторический вопрос: «Не благороднее ли покориться» и т.д. и т.п., и даже эхо не было ему ответом. Но на этом сйектакле было все не так. На этот раз монолог поделили между Гамлетом и Горацио. Два студента в библиотеке дворца: Гамлет вертит глобус, Горацио на лестнице тянется за книгой на самой верхней полке.

— Быть или не быть? — начинает Гамлет.

— Вот в чем вопрос, — подхватывает Горацио. Диалог продолжается и в самом деле кажется живым — именно так и ведут беседу совсем юные студенты.

Наставления Гамлета актерам, и сцена спектакля были поставлены как репетиция на дворцовой кухне. Но поскольку для развития сюжета важно показать, какое впечатление постановка произвела на короля, эта сцена была позднее повторена как пантомима, и мы смогли увидеть, с каким ужасом смотрит ее двор из королевской ложи.

Офелии предложили уйти в монастырь в сцене в лесу, после того как король, королева и свита проскакали мимо на конях из папье-маше и с картонными соколами на запястьях. А знаменитая сцена, когда бедняжка, не безумная, а в стельку пьяная, исполняла свои песни, поддерживаемая подвыпившими пажами, стала завершением королевского пира. И Офелия справилась! На этот раз она показалась мне настоящей, несчастной и трогательной.

Спектакль завершился роскошной потасовкой. Фортинбрас и его солдаты явились ангелами, оплакивавшими кертвых: по тому, как смеялась публика, я догадалась, что это была переделка какой-то солдатской песни.

Возможно, это и не Hamlet, и все же для меня — вполне Hamlet, и, пожалуй, Шекспир предпочел бы его любым заумным постановкам, режиссеры которых способны вдохнуть жизнь в пьесу, только нарядив главного героя в брюки для гольфа или прибегнув к иным ухищрениям — так что спектакль превращается в вешалку для декораций, как в случае «Молодого джентльмена» мистера Кокрана[34].

Я пропустила лекцию мистера Блумберга и, увы, осталась в неведении об истинном значении «Гамлета», как оно трактуется исходя из советских принципов, — ну и пусть: мне достаточно и того, что я увидела собственными глазами.

Помимо игры актеров, которая в основном была великолепной, и новой трактовки пьесы, помимо самого Гамлета, наиболее интересной частью спектакля для меня стала публика. Это были такие зрители, о которых мечтает любой актер, но находит, как правило, лишь на небесах — публика, которая отдает себя без остатка, как инструмент музыканту. Между актерами и зрителями установилась волшебная связь, невидимый, но почти осязаемый поток, так что все становились участниками, и любой человек в театре играл в пьесе свою особую роль. Все они — актеры по природе. Сидя в русском театре, начинаешь понимать, как Советскому государству удалось довести страну до крайности: добавьте к природной склонности к актерству непрекращающуюся пропаганду и бесконечные плакаты, и вы сможете приручить человека к нынешнему режиму. Афиши, громкоговорители и личная склонность все превращать в театр способны убедить любого, что он играет ведущую роль в большевистском пышном спектакле и что без его участия вся сценическая конструкция Советской России обратится в руины. О, как это хитро придумано, как чертовски хитро! Ленин обнаружил, что медведи могут плясать, а Сталин догадался, как вдеть им в носы кольца, чтобы водить по улицам. Но не скрывается ли где-то там, за всей этой хитроумной эксплуатацией, желание самого медведя, чтобы его водили? Не по собственной ли воле люди выбрали тиранов, которые подыгрывают их самым глубоким инстинктам и освобождают от необходимости думать самостоятельно?