Антон Бринский - По ту сторону фронта Страница 15

— Здравствуйте. Садитесь.

В лагере Бати с первых же минут знакомства меня поразила четкая, налаженная дисциплина, как в хорошей воинской части. Не было того, что обычно называют партизанщиной, и в этом чувствовалась твердая рука командира. Я невольно сравнил его отряд с Гурецким, и сравнение было не в нашу пользу. А Батя в самом начале разговора спросил:

— Что у вас за люди? Такие же, как у Щербины?

Я понял, что это касалось дисциплины, и несколько смутился.

— Да… но и получше есть.

Тогда он рассказал о встрече с бойцами Щербины. Батя был один, и партизаны заподозрили в нем шпиона, хотели расстрелять без приказа командира, отобрали маузер и вообще вели себя недопустимо.

— Люди в партизанских условиях иногда распускаются, — сказал Батя в заключение. — Может быть, и у вас такие?

— Могут быть и такие, — сказал я, — но в основном народ хороший.

Беседа затянулась. Батя говорил о Большой земле, о наших задачах, о своем отряде. Расспросив меня, он и о себе рассказал подробно. Зовут его Линьков Григорий Матвеевич, родился он в Оренбурге, заядлый охотник, знаток и любитель леса. Старый член партии, участвовал в гражданской войне, партизанил. Теперь — инженер, и большого труда ему стоило отпроситься на работу в тылу врага.

Недавно в их отряде погиб начальник связи, единственный человек, у которого был шифр для радиопередач. В результате все радиостанции отряда могли только принимать вести с Большой земли, а работать на передачу не могли…

— Значит, не всё мы предусмотрели, когда собирались лететь, — закончил Батя. — Нельзя было давать шифр только одному человеку. Если бы у каждого радиста был шифр, мы сейчас были бы связаны с Большой землей. Не предусмотрели, а для партизана каждая непредусмотренная вовремя мелочь может стоить жизни.

Скитаясь по лесам и болотам, без связи и без товарищей, он много перетерпел от этих непредусмотренных мелочей и много, должно быть, передумал.

Во время разговора я ближе присмотрелся к Бате. И вовсе он не старый: сорок, ну — сорок два, сорок три года. Широкий, лоб, пристальные глаза. Чувствуется человек твердого характера и большой смелости, но смелости не безрассудной: он знает, что делает, умеет все рассчитать и взвесить. Это и по разговору видно. Я сразу почувствовал уважение и доверие к своему новому начальнику.

Лагерь затих, костры догорали, партизаны давно уже спали в своих шалашах. Пора и нам! Немного остается до осеннего позднего утра…

Серый рассвет едва пробивался между соснами, когда я по приказанию Бати построил своих бойцов. Батя поздоровался, ответили дружно, а он строго оглядел шеренги, замечая командирским глазом и плохую выправку, и движение, и разговоры в строю. Мне видно, как вытянулся под его взглядом сутулый Перевышко, стал серьезным шутник Пат. Затем, начиная с правого фланга, Батя пошел вдоль строя, подробно расспрашивая бойцов, интересуясь даже мелочами прежней их жизни и работы. Казалось, что он своими проницательными глазами хочет заглянуть в самую душу человека, узнать каждого, понять, оценить, на что он пригоден.

Все это: и взгляд, и внушительная фигура, и строгая внимательность к людям — произвело на наших ребят сильное впечатление. Правда, сначала они так же, как и я, были несколько удивлены и, пожалуй, даже разочарованы, увидев своего нового начальника без бороды, но потом почувствовали, что он именно «батя». Это несколько грубоватое, но по-своему нежное слово лучше всего характеризует то глубокое доверие, с каким относились к нему партизаны. Много мне пришлось слышать разговоров на эту тему, но вернее всех сказал Саша Волков, тот самый веселый разведчик, который закуривал у нас этой ночью:

— Если Батя с нами, то будь мы хоть у черта на рогах — не пропадем!

Мы тоже почувствовали это с первого дня пребывания в его отряде и не ошиблись. На протяжении трех с лишним лет руководил он нашей борьбой с захватчиками. Личным примером, не щадя своей жизни, учил нас быть смелыми, беспощадными, стойкими. Он передавал нам свой богатый опыт старого коммуниста, партизана гражданской войны, опыт охотника и следопыта.

Вспоминается партизанское собрание, которое проводил Батя в этот день. Под уныло моросящим дождем бойцы расположились на поляне в шинелях и ватниках военного образца, в черных гражданских пиджаках. Оружие у каждого при себе: винтовки в руках, автоматы на груди, пистолеты и гранаты у пояса. И тут же рядом несколько ручных пулеметов и два «максима». Некоторые из партизан для внушительности опоясались крест-накрест пулеметными лентами. Правда, ленты эти наполовину пусты, да и носить их таким образом неудобно, но зато вид у бойцов действительно партизанский. У нас немало было ребят, которые очень заботились о том, чтобы походить на бывалых партизан даже своим внешним видом, и ничего зазорного в этом не было, потому что воевали они неплохо.

Появился Батя.

— Встать! Смирно!

Четкий рапорт, как и полагается в военной части.

— Вольно! Садитесь!

Снова усаживаются, но после команды, после рапорта все уже как-то подтянулись, стали строгими, словно короткие и резкие слова вернули бойцов в ряды армии. Да оно так и есть. Это не формальность, это дисциплина, цементирующая наши ряды. Чем был слаб Гурецкий отряд,? Вместо строгого приказа, вместо четкой, не допускающей возражений команды, мы уговаривали. А разве на войне можно уговаривать? Дружба дружбой, а служба службой. Об этом еще Суворов говорил: ничто так людей ко злу не приводит, как слабая команда…

Григорий Матвеевич рассказывает о войне, о положении на фронтах. Фашисты рвутся к Москве, но столица превратилась в неприступную крепость. Батя всего месяц назад сам был там и видел, как создается народное ополчение. Тысячи женщин и подростков идут с лопатами и топорами строить вокруг города доты и дзоты, копать противотанковые рвы и окопы, сооружать непроходимые линии надолб. Под огнем и под бомбами «мессершмиттов» и «юнкерсов» они выполняют свое дело. А в городе при каждом налете вражеской авиации жители поднимаются на крыши домов, чтобы тушить немецкие зажигалки, девушки-зенитчицы бьют по фашистским самолетам. Комсомольцы и комсомолки переходят линию фронта, ведут разведку, подрывают дороги и склады во вражеском тылу. Кузнецы и жестянщики, токари и слесари великого города готовят для своих защитников гранаты и минометы. В цехах эвакуированных заводов ремонтируют танки, делают-автоматы. Весь народ поднялся на защиту столицы, и Гитлера в Москву не допустят. И мы в тылу врага также должны поднять людей. Ведь вокруг нас такой же свободолюбивый и никому еще не покорявшийся народ, такой же народ, что защищает Москву.