Стивен Фрай - Хроники Фрая Страница 15

Росс машет рукой, я начинаю мой проход. Дверь одного из домов распахивается, и на тротуар выходит, заслоняя от меня камеру, старик в домашнем халате. Я останавливаюсь, возвращаюсь назад. При съемках на улице такое случается часто, мы к этому привыкли. Не обязательно к старикам в халатах, разумеется, просто к самым обычным людям, «штатским», как именует их кое-кто из киношников и телевизионщиков, — впрочем, в последнее время распространилось еще одно вызывающее у меня легкую дрожь обозначение: «магглы». Документальный телефильм — это не большое кино, в нашем распоряжении нет полицейских и помощников режиссера, которые обуздывали бы постороннюю публику. И потому в ситуациях подобного рода нам остается лишь терпеливо ждать и глупо улыбаться. Старик в халате медленно ковыляет ко мне, и я вдруг понимаю, что это Саймон Грей. Волосы его почти совсем побелели, щеки ввалились. Он кажется очень больным и намного старше своих семидесяти лет.

— Здравствуйте, Саймон.

— О. Здравствуйте.

После ужасной травмы 1995 года, когда я ушел с середины спектакля по его пьесе «Сокамерники», в котором играл, и улетел в Европу, мы встречались всего один раз. Собственно говоря, фильм, в котором я сегодня снимаюсь, это, помимо прочего, попытка понять, что подтолкнуло меня к тому бегству.

— Так. Что поделываете? — спрашивает Саймон.

— Да вот. Снимаюсь. — Я указываю на камеру за его спиной. Пожалуй, думаю я, о том, что основу фильма составляют события 1995 года, разумнее не упоминать.

Он медленно оборачивается, оглядывает камеру и снова поворачивается ко мне.

— Ага. Понятно. Вот, значит, что? Какая-то комедия, я полагаю. Ну ладно.

Никогда еще слово «комедия» не приобретало обличия столь низкого, вульгарного и достойного всяческого порицания. Саймон так и не простил мне того, что я бросил «Сокамерников». Первоначальная тревога, беспокойство обо мне, овладевшие им после моего бегства, быстро сменились возмущением, гневом, презрением. Да оно и понятно. Шоу должно продолжаться.

Мы встретимся с ним и еще раз, но только один. Стоит июль 2008-го, я нахожусь в ложе крикетного стадиона «Лордз», наблюдаю за тем, как Питерсен и Белл, играющие против команды Южной Африки, набирают что-то около трехсот пробежек к калитке. Соседняя ложа заполнена известными драматургами. Среди прочих в ней находятся Том Стоппард, Рональд Харвуд, Дэвид Хэйр, Гарольд Пинтер и тихо сидящий в углу Саймон Грей. Драматурги и крикетисты всегда шли рука об руку. Сэмюэл Беккет остается, если не ошибаюсь, единственным нобелевским лауреатом, имя которого упоминалось отдельной строкой в крикетном ежегоднике «Уизден».

Когда подают чай, вечно окруженная облаком табачного дыма парочка — Том Стоппард и Ронни Харвуд — заходит в нашу набитую людьми из шоу-бизнеса ложу. Ее хозяин, Дэвид Фрост, громко осведомляется, существует ли слово или несколько слов, описывающих компанию драматургов. Стоппард предлагает «банку с пауками». Отделенная от нас дверью банка с пауками содержит двух лауреатов «Оскара», дюжину лауреатов премий Оливье и БАФТА, обладателя ордена Кавалеров Чести, трех командоров ордена Британской империи, двух рыцарей и одного лауреата Нобелевской премии по литературе. Я радуюсь возможности поболтать со Стоппардом и Харвудом — оба столь же милы, обаятельны и дружелюбны, сколь шумны, сварливы и переменчивы Пинтер и Грей. Взрывная гневливость и желчная обидчивость Пинтера, которые лезли из него наружу при малейшем воображаемом намеке на неуважительное к нему отношение, вошли в легенду, и, хотя ко мне он никогда враждебности не проявлял, я неизменно старался не затягивать беседу с ним больше нескольких минут — просто на всякий случай.

После окончания матча я выхожу из ложи и направляюсь прямиком к Саймону, которого не видел с той послеполуденной встречи в Ноттинг-Хилле.

— Здравствуйте, Саймон! — говорю я. — Господи, да вы прекрасно выглядите.

И это действительно так — в сравнении с тем, каким он был два года назад.

— Правда? — говорит он. — Что же, к вашему сведению, у меня рак, и неизлечимый. Я, собственно, умираю. Это мой последний крикетный матч. Да. Вот так. Прощайте.

Три недели спустя он скончался. Был ли убивший его рак простаты как-то связан с курением, я не знаю. Подозреваю, что причиной его смерти стали не алкоголизм и не шестьдесят пять сигарет в день. Как бы там ни было, Саймон Грей умер и был по заслугам оплакан как обладатель одного из самых оригинальных, интеллигентных и комически безнадежных голосов своего времени. Меня на его похороны не пригласили.

Вернемся в 2006-й. Я решил, толком не знаю почему, что мне пора бросить курить. Впрочем, нет, на самом деле я знаю почему. Мне удалось наконец покончить с одним серьезным пристрастием, о котором у нас еще пойдет речь, и то, что я нахожу расставание с сигаретами столь затруднительным, раздражает меня. Уж если я сумел отказаться от систематического употребления, да еще и в больших количествах, запрещенного к таковому вещества класса А, наверное, мне и с никотином развязаться — раз плюнуть, верно?

На полке, висевшей в моем лондонском доме рядом с письменным столом, стоял странного вида предмет. Придуманный и изготовленный компанией «Данхилл», он походил на стародавний радиомикрофон Би-би-си. Однако, если этот микрофон разобрать, а затем собрать на иной манер, как поступал Скараманга[25] со своим золотым пистолетом, получалась трубка. Сию изысканную награду мне поднесли несколько лет назад вместе с титулом «Трубокур года». И потому мысль о том, чтобы покончить с курением, сопровождалась у меня легкими угрызениями совести. Я снял награду с полки и, точно играющий с «трансформером» ребенок, повертел ее, пощелкал, переломил и придал ей альтернативную форму.

Случилось так, что маленькая, веселая церемония 2003 года, на которой я удостоился этого титула, оказалась и последней. Ведавшие здравоохранением власти решили, что она представляет собой замаскированную рекламу табакокурения, и уже в следующем году запретили ее без всякой жалости. В лучшие ее дни «Трубокурами года» становились виднейшие люди столетия, однако они, начиная с Гарольда Вилсона и кончая Эриком Моркамбом, не говоря уж о Тони Бене и Фреде Трумене, были олицетворением некоего блеска, утраченного с той поры жизнью Британии. Не самые утонченные, не самые умудренные и не самые изысканные, они были людьми из тех, кого легко представить себе посвящающими воскресенья либо борцовским схваткам с садовым шлангом, либо уходу за «Вулзли», либо походам по холмам и лесам — с рюкзаком на спине и в шерстяных носках до колена.