Николай Морозов - Повести моей жизни. Том 2 Страница 15

«Куда это я попал? — думалось мне. — Неужели в какую-нибудь морскую темницу! Почему в морскую? Не хотят ли они меня везти морем в Кронштадтскую крепость, чтобы я был дальше от Петербурга и лучше было бы можно выпытывать от меня показания? Значит, благодаря моему отказу рассказать, где я был и что делал перед отъездом за границу, они мне придают теперь большое значение!» 

Но не успел я еще закончить этих мыслей, как, высадив из экипажа, меня ввели в комнату типически казенного вида, где стояли и сидели десятка полтора городовых, а оттуда проводили в кабинет с зеленым столом, за которым сидел пожилой полицейский полковник. 

Мой жандармский капитан вынул из внутреннего кармана на груди своего пальто бумагу и вручил ее полковнику. Тот прочел, расписался в ней и возвратил, а затем обратился ко мне: 

— А где же ваши вещи? 

— Не знаю, — ответил я. — Меня арестовали две недели назад на прусской границе. Там отобрали мой чемодан с бельем и деньги, и более я их не видал. 

— Кто отбирал? 

— Пограничный комиссар Смельский. 

— А у вас в Петербурге есть родные? 

— Нет! — ответил я, хотя и знал еще за границей от случайных знакомых, что мой отец приобрел, как они выражались, «роскошный дом на Васильевском острове», в котором намерен жить зимой, переезжая лишь на летние месяцы в имение. 

— Так надо вам написать на границу, чтобы немедленно выслали и чемодан, и деньги, а то вам у меня, может быть, долго придется сидеть, а содержание вам полагается только десять копеек в сутки и никакой одежды и белья. 

— А где же я нахожусь? 

— В Коломенской полицейской части. 

— Где?! 

— В Коломенской части, — спокойно повторил он, очевидно, нисколько не разделяя моего изумления и думая, что я не расслышал его первого ответа. 

«Так этот романтический темно-коричневый средневековый замок поблизости взморья, — ударило мне в голову, — простая полицейская часть!» 

О, какое унижение почувствовал я в первую минуту, какое страшное падение с заоблачных высот своего воображения прямо на прозаическую землю! 

Меня, ожидавшего стать мучеником за гражданскую свободу своей родины, раз не удалось сделаться ее национальным героем, новым Вильгельмом Теллем, не захотели обратно везти в темницу Третьего отделения! Меня, готовившегося так искренно и серьезно к пыткам и каменным мешкам, вдруг сначала приняли за тайного предателя, возвратившегося в Россию по письму своего отца, и пригласили, прежде чем сделать подлость, напиться хорошенько чаю в комнате производящих дознание жандармских офицеров! А затем, не получив желаемого, привезли меня не в сырую мрачную камеру внутри серого бастиона Петропавловской крепости с глубокой, как пещера, амбразурой окна и видом на широкую волнующуюся Неву и не в Кронштадтскую крепость, а в обыкновенную часть, в какую ежедневно сажают подобранных на улице пьяниц и всяких мелких воришек! О, кто мог бы придумать для меня более сильную обиду! 

Сидя в карете, которая меня сюда везла, готовый после своего допроса ко всем пыткам, я мысленно повторял куплет из стихотворения, написанного кем-то в Петропавловской крепости под музыку ее курантов: 

Славься, свобода и честный наш труд!Пусть нас за правду в темницу запрут,Пусть нас пытают и мучат огнем —Мы песню свободы и в пытках споем![7]

И вот в результате простая полицейская часть, где разве только побьют кулаками, если я чем-нибудь рассержу пристава! Неужели меня и в самом деле из издевательства посадят прямо к пьяным? Ведь от жандармов всего можно ожидать! Но я и это вынесу, чтобы отомстить потом! 

Я еще не знал, что в Петербург к этому времени свезли со всей России не менее двухсот человек, ушедших в народ, и что по причине недостатка места в крепости избыток политических размещали теперь по темницам, арендованным Третьим отделением у некоторых окраинных полицейских частей, и что заточение в них было нередко еще строже, чем в крепости. 

— Напишите же сейчас заявление, — сказал мне пристав, — что при аресте в Вержболове у вас отобрали чемодан и пятьдесят рублей денег и что вы просите меня истребовать их оттуда и доставить вам! 

Он дал мне лист бумаги и продиктовал должный заголовок. 

Чтобы не возвращаться еще раз к этому предмету, я сейчас же сообщу и результат своей бумаги. Дней через десять меня неожиданно вызвали в канцелярию части. Я думал, что ведут на допрос, но оказалось совсем не то. Тот же самый пристав подал мне ответ ему Смельского, ответ ясный и категорический: «Никакого чемодана с бельем при аресте Морозова не было, а денег у него было только пять рублей, которые он сам же и издержал в гостинице». 

Я весь покраснел от стыда. Ведь пристав может подумать, что я хотел получить не принадлежащий мне чемодан и деньги! Но он оказался опытнее меня в таких делах. 

— Вы, верно, не потребовали у него расписки в получении ваших денег и белья? 

— Мне и в голову не приходило! 

— Ну вот видите! Значит, сами виноваты! Даже деньги отдали без расписки! Человек и видит сразу, что имеет дело с очень непрактичным господином. Теперь вы от него уже ничего не получите! 

Таков был финал моих личных отношений к пограничному комиссару Смельскому. Потом мне говорили, что на моем аресте он действительно сделал себе карьеру, даже попал впоследствии в «Священную дружину»[8], руководившую провокацией в царствование Александра III. Более я о нем ничего не слыхал. 

Но все это было потом, и я здесь очень далеко забежал вперед в моем рассказе. 

Возвращусь же поскорее к тому моменту, как меня, к великому моему разочарованию, привезли после допроса в Петропавловской крепости в Коломенскую часть. 

Как только здесь были окончены все первоначальные формальности моего приема и мои карманы были обысканы городовыми, пристав сказал вызванному им околоточному: 

— Отведите их в отделение для политических! 

Такое название несколько уменьшило мое первоначальное огорчение. Значит, здесь все же есть политическое отделение, а не одни общие камеры для пьяных и воров! Мы с околоточным вышли задним ходом во двор, весь окруженный высокими многоэтажными зданиями, и, пройдя поперек, поднялись по лестнице в самый верхний из этажей. Там была большая комната, из стены которой торчал медный кран и под ним железная раковина для приема воды, а налево от нее полутемный коридор, по которому ходил часовой.