Кейт Саммерскейл - Бесчестие миссис Робинсон Страница 15

Комб стал решительно отговаривать Изабеллу писать о религии. Он попытался убедить ее, как в течение многих лет пытался убедить других, что френология не обязательно ведет к атеизму. С этой целью он послал ей эссе священника о взаимоотношениях тела и души. Изабелла была непоколебима. Автор, заявила она Комбу, «разделывается с обычно принимаемым мнением, что душа и тело не связаны между собой… но затем он питает надежду, будто каким-то таинственным образом с помощью молитвы и добрых дел мы можем стать духами и поэтому жить вечно — вывод лишь более сложный, но не более возможный, чем отвергаемая им доктрина». Она допускала, что после смерти человеческие существа претерпят «революционное изменение элементов, их составляющих» — в конце концов, спрашивала она, «почему человеческая жизнь должна настолько принципиально отличаться от существования животного?» Верующим, писала она Джеймсу Комбу, как минимум следует продемонстрировать смирение. «Перед лицом стольких противоречащих друг другу религиозных мнений» она поражалась, что «тщеславный человек во все века решительно и яростно сражался за свой собственный обряд — свои собственные убеждения, до полного исключения всякой возможности даже услышать своего соседа. Представляется, что само существование такого разнообразия доктрин и убеждений могло научить хотя бы сомнению и какому-то милосердию».

Тем не менее она последовала совету Комба и не поддалась искушению опубликовать свои размышления. «Есть люди, которых такой мой поступок способен рассердить, если не оскорбить, — написала ему Изабелла, — и возможно, я могу просто оставить заметки, которые после моей смерти будут изданы или нет моими друзьями, как они сочтут нужным». Она неохотно смирилась с требовавшимися от нее секретностью и самоограничением.

Джорджа Комба поразил уровень доводов Изабеллы. «Вы обладаете, — писал он ей в письме, — здравомыслием, убедительностью и полнотой осмысления в способности проникать в отношения причины и следствия гораздо глубже среднего уровня даже по сравнению с образованными женщинами». Когда в 1853 году он решил письменно изложить свое мнении о религии, Изабелла стала одной из «очень, очень немногих», кому он послал экземпляр своей рукописи (другой была Мэриан Эванс). Он убедил своих привилегированных читательниц в важности сохранения в тайне содержания рукописи. «Я пришел к заключению, что сверхъестественной религии не существует, — объяснял он другому корреспонденту. — Если бы содержание этой книги стало известно… нам пришлось бы покинуть Эдинбург». Изабелла заверила его в своей осторожности. «Я свободно могу пообещать выполнение поставленного вами условия. Я немедленно запру книгу среди своих личных бумаг и никому о ней не скажу, кроме мистера Робинсона, которому вы разрешили ее показать». Она признала, что «общие взгляды» Генри «либеральны, и он в высшей степени уважает ваши взгляды» — Изабелла и ее муж действительно разделяли энтузиазм по поводу научного прогресса и отделенного от церкви образования, — но не устояла и напомнила Комбу, что Генри лишь поверхностно интересуется общими понятиями. «У него, — написала она, — мало досуга или склонности к отвлеченным размышлениям».

Изабелла с головой ушла в чтение и сочинительство. В 1852 году она послала размышления о религии в газету «Лидер», хотя знала, что мнение будет, вероятно, сочтено слишком крайним даже для ее радикальных страниц. «Эдинбургский журнал Чемберса» опубликовал еще одно ее стихотворение, «несколько моих строчек о неких фантастических символах бессмертия, что весьма меня порадовало». В июне 1853 года тот же журнал напечатал эссе о браке «Женщина и ее хозяин» за подписью «Женщина», которое вполне могло принадлежать перу Изабеллы: затруднительное положение автора, ее яркая проза, сильная любовь к детям и инакомыслие — все напоминает Изабеллу. Эссе было данью «Социальной статике» Герберта Спенсера, новой книге, которую Изабелла прочла тем летом и рекомендовала Комбу как работу «глубокой и вдумчивой философии». Брак, говорил Спенсер, может вызывать «вырождение того, что должно быть свободным и равным общением, в отношениях властелина и подчиненного… какая бы поэзия ни присутствовала в страсти, соединяющей два пола, она вянет и умирает в холодной атмосфере принуждения»[49].

Подобным образом автор статьи в «Чемберсе» утверждал, что чрезмерная власть мужа может погубить его жену, не оставив ей ничего, кроме ненависти к нему и к себе самой. По словам автора, неудачный брак не просто наносит женщине ущерб, он ее калечит. Как немощный спутник «всевластной планеты» своего мужа, она становится слабой, бездеятельной, плачевно зависимой. С течением времени «она может очень стараться, стараться, плача кровавыми слезами, быть терпеливой, мудрой и сильной, но подорванные жизненные силы могут никогда не восстановиться». Как «белая христианская рабыня», она «обязана двигаться тихо, подавлять свои настроения… На ее лице должно отражаться внешнее спокойствие, хотя в груди бушует пламя Этны». Несчастная женщина, писал автор, часто остается в браке только потому, что не в силах вынести расставания со своими детьми. Она может испытывать к детям «исключительную нежность», но у нее нет независимого права на них, «совершенно никакого».

Роберт Чемберс почувствовал себя обязанным объяснить свое решение опубликовать такие взгляды. Он добавил к эссе постскриптум: «Наш автор, имея, возможно, более чем достаточно оснований для описания того, что мы должны считать исключительным случаем, прав в поисках лекарства… Со временем, быть может, выяснится, что разрешить несчастной женщине уходить с детьми от невыносимого мужа — гораздо меньший риск, нежели это теперь, как правило, представляется».

Летом 1853 года Эдвард, Мэри и леди Дрисдейл навестили Робинсонов в Рипон-лодже. Генри по-прежнему занимался своими сахарными заводами. Не так давно он стал обладателем патента[50] на диск связи, соединяющий новый мотор и старую мельницу: конец вала шестерни этого мотора вставлялся в один паз железного диска, а язык верхнего вала — в другой. Эдвард только что получил звание терапевта — врача-джентльмена, специалиста в области диагностики, а не хирургии, — и ехал со своей семьей через Беркшир на континент, где они планировали отдохнуть в течение месяца. Они попросили Изабеллу, которая была так добра к их детям в Эдинбурге, приютить их сыновей на время этой поездки за границу. Артуру и Уильяму исполнилось соответственно пять лет и два года. Теперь у Мэри Лейн был еще один сын, Сидни Эдвард Гамильтон, родившийся в 1852 году, темноглазый, в отличие от своих голубоглазых братьев, мальчик; вполне возможно, что Гамильтоном его назвали в честь Изабеллы — это имя было средним именем у нее и у Альберта.