Михаил Черейский - Дракон с гарниром, двоечник-отличник и другие истории про маменькиного сынка Страница 15

Всю ночь я не спал, а к утру нога распухла так, что папа отодвинул плачущую маму от телефона и сам стал звонить Шапире. Тот обещал зайти — вот только полечит «первого» специальной облепиховой настойкой. Взглянул на ногу, тронул пальцем — надо, говорит, срочно делать рентген. А нашего рентгенотехника он на Новый год отпустил в Черниговку к знакомой. Давай-ка, говорит, Марк, вези парня в Ворошилов в армейский госпиталь, да и я с вами поеду, а то вы сами там первого января никого не растолкаете. И мы все поехали в госпиталь, где рентген выявил двойной перелом голеностопа. Наложили мне гипс и оставили в госпитале в отдельной палате, куда и для мамы поставили койку — после того как Шапиро съездил домой к начальнику госпиталя. Пробыли мы там с неделю, а потом меня отвезли домой, и я там валялся еще месяц, пока не сняли гипс. Нога под гипсом чесалась, и вообще было больно и скучно, но зато я стал местной знаменитостью. Весь класс во главе с Феодорой Лукиничной приходил меня проведать, наведалась и директриса, а Колька, Виталик и Марина приходили чуть ли не каждый день. А уж книжек я перечитал! Включая все вышедшие к тому времени тома Малой советской энциклопедии, на которую папа был подписан.

Солдатушки — бравы ребятушки

Российским и советским солдатам всегда жилось несладко. Недаром от слова «солдатчина» веет такой тоской. Но в Воздвиженке, как и в других авиационных гарнизонах, солдатская доля была все же полегче. В авиации пропорция офицеров всегда значительно выше, чем в среднем по армии, и на каждого офицера ВВС приходится гораздо меньше солдат. Рядовых среди них совсем мало, почти все солдаты — сержанты, прошедшие подготовку в «учебках» и получившие там технические специальности. В авиацию призывалось много выпускников техникумов и даже институтов, а уж солдат со средним образованием даже в ту эпоху всеобщих семилеток в Воздвиженке было очень много. Летчики и другие офицеры авиации ценили и уважали своих солдат-специалистов. С сержантами, членами экипажей, офицеры были обычно в товарищеских отношениях, делились с ними своими пайками, а молодые офицеры в неофициальной обстановке позволяли «своим» сержантам обращаться к себе по имени и на «ты» — вольность, совершенно неслыханная в пехоте, артиллерии и прочих сухопутных войсках.

Это объяснимо чувством общей участи в воздухе — враждебной и смертельно опасной среде, не разбирающей воинских званий. Там не укроешься в командирском блиндаже и не отойдешь с простреливаемого места — в случае чего падать придется всем вместе. И на воздвиженском кладбище бортстрелки и радисты лежат рядом со своими командирами и штурманами. Традиционно близкие отношения существовали и между экипажами самолетов и обслуживающим их наземным персоналом — техниками, механиками, вооруженцами, специалистами парашютной службы. Когда офицер знает, что его возвращение живым из полета напрямую зависит от добросовестного и доброжелательного выполнения солдатом своих обязанностей, он не станет орать на него за невытянутый носок или за масляное пятно на комбинезоне.

Дух товарищества — камрадства, как говаривали в старину, — и некоторого пренебрежения уставными формальностями был свойственен и «нашему» радиотехническому батальону. Среди папиных подчиненных попадались сержанты-очкарики с институтскими «поплавками» на гимнастерках и просто интеллигентного вида солдаты, занимавшиеся вычерчиванием и монтажом радиосхем, работой с измерительными приборами, различными расчетами. Они бывали у нас дома, обедали с нами, брали книжки почитать. Папа постоянно хлопотал о присвоении им очередных званий и при застольях не упускал случая напомнить об этом разомлевшему Малькову или замполиту. На комиссиях по присвоению классной квалификации он всегда председательствовал сам, а перед экзаменом часами сидел на нашей кухне со своими сержантами и «натаскивал» их по сложным вопросам. Когда кто-то из них получал вожделенный значок специалиста 1-го класса, папа всегда предлагал ему написать от имени командования похвальное письмо домой.

Самой большой для него радостью было, когда кто-либо из сержантов решал поступать в институт на радиотехническую специальность. Он готовил его к экзаменам, будто родного сына, освобождал от утомительных дежурств, выдавал внеочередные увольнительные для поездок в Ворошилов, где при педагогическом институте действовали неплохие подготовительные курсы по математике и физике. Для некоторых добивался досрочного увольнения в запас, чтобы успели к приемным экзаменам. Мальков вечно с папой ругался из-за этого, доказывая, что хорошего сержанта-специалиста надо всячески склонять остаться на сверхсрочную, а не отправлять учиться. Папа соглашался, что для пользы службы лучше бы их, конечно, подзадержать, но не будет ли это противоречить генеральной линии партии и правительства, постановивших сократить срок действительной службы в авиации с четырех до трех лет? На это Малькову нечего было возразить, и он, вздыхая, подписывал очередной приказ об увольнении в запас. Потом в Ленинграде некоторые папины протеже, уже будучи инженерами, разыскивали нас, а одного (с татарской фамилией, вроде Сейфулина) он устроил на работу к себе в институт.

К нам приехал, к нам приехал маршал Жуков дорогой!

Внимание! Этот эпизод содержат натуралистические сцены и ненормативную лексику, ибо из песни слова не выкинешь. Недовольные могут адресовать свое «фэ» памятнику Жукову на Манежной площади.

В течение первых трех лет папиной службы на Дальнем Востоке министром обороны был маршал Советского Союза Г.К. Жуков. Многие считают его выдающимся полководцем, подлинным победителем Гитлера и чуть ли не современной реинкарнацией Георгия Победоносца. Не мне об этом судить, а вот что говорили о нем окружавшие меня в Воздвиженке военные и как я сам сподобился лицезреть Великого Человека, — расскажу.

Мне, ребенку, и тогда было это понятно, и спустя много лет это подтверждали служившие в то время люди (мой папа, отец моего друга — полковник и профессор военной академии, двое знакомых полковников железнодорожных войск) — Жукова в армии боялись и ненавидели. Всем были известны его ничем не оправданная жестокость, переходящая в садизм, абсолютное наплевательство на всех окружающих без различия звания, пола и возраста и мелочная мстительность. Управы на него в период 1955–1957 годов не было никакой, и он беззастенчиво этим пользовался. Каждый его приезд в войска был форменным кошмаром для всех, от маршала, командующего войсками округа, до последнего солдата. Никогда нельзя было знать, какой повод он выберет, чтобы прилюдно изматерить стоящего по струнке героя войны или съездить по роже седому генералу. Я помню, с каким сарказмом обсуждалось в компании моих родителей присуждение Жукову в четвертый раз звания Героя. Сразу же родилась присказка «Никто не даст нам избавленья — ни бог, ни царь и ни четырежды герой».