Ричард Дана - Два года на палубе Страница 15

Вся эта грязная работа подошла все-таки к концу, и в субботу вечером мы соскребли с палубы все подтеки, но самое главное — вычистили самих себя. Наши просмолившиеся куртки и штаны были закатаны в свертки и отложены до следующей оказии, а мы облачились в чистую парусину и провели субботний вечер в тиши и неге. Следующий день выдался на славу, и вообще за все плавание у нас было лишь одно доставившее неприятности воскресенье, да и то у Горна, где не приходится рассчитывать на хорошую погоду. В понедельник мы принялись за покраску судна и вообще начали готовить его к заходу в порт. Эта работа также выполняется командой, и каждый, кто побывал в дальних плаваниях, в придачу ко многому прочему, становится хоть немного маляром. Мы выкрасили бриг снаружи и изнутри, от клотика до ватерлинии. Наружная часть бортов красится с беседки, спускаемой на тросах. Там и сидишь вместе с ведерком и кистями, а ноги половину времени болтаются в воде. Конечно, для покраски корпуса снаружи необходима спокойная погода, чтобы судно не очень качало. Вспоминаю некий чудесный день, когда я красил таким манером борт, а наш бриг спокойно шел по четыре-пять узлов в сопровождении рыбы-лоцмана, верного предвестника следующей за ней акулы. Капитан поглядывал на нее, перегибаясь через борт, мы же сосредоточенно продолжали заниматься своим делом. Так, в самый разгар покраски, в

пятницу, 19 декабря, мы вторично пересекли экватор. Мне, как и каждому, кто в первый раз испытывает столь быструю и полную смену времен года, казалось совершенно несообразным видеть в середине декабря палящее солнце.

Четверг, 25 декабря. В этот день было рождество, но оно не принесло нам праздника. Единственным отличием от будней оказался пудинг с изюмом, но команда повздорила со стюардом, потому что тот не подал к пудингу обычной порции черной патоки, решив заменить ее изюмом. В том, что касается наших законных прав, нас нельзя было так легко обвести вокруг пальца.

Подобные пустяки обычно порождают ссоры на судне. Дело в том, что мы уже слишком долго находились в море и надоели друг другу, а поэтому пребывали в постоянном раздражении, как проживающие на баке, так и на юте. Свежие припасы у нас, естественно, кончились, и к тому же капитан велел прекратить выдачу риса, так что нам оставалась одна солонина, и только по воскресеньям мы получали крошечную порцию пудинга. Всякие мелочи, случающиеся ежедневно и почти ежечасно, которые невозможно понять или даже представить человеку, не побывавшему в долгом и тяжелом плавании, — перебранки, слухи, обсуждение всего, что было сказано в каюте, искажение слов и мнений, обычная ругань — все это привело нас в такое состояние, что мы везде и во всем видели одни только несправедливости и беспорядки. Всякий раз, когда нас заставляли работать в установленное для отдыха время, казалось, что это придумано нарочно, и лисели ставят единственно из желания «затемнить» команду [14].

Тем временем мой товарищ Стимсон и я решились просить у капитана разрешения переселиться с кормы в баковый кубрик. К нашему восторгу, разрешение было получено, и мы сразу же перебрались спать и есть к жившей там команде. Ибо матрос, живущий на корме, каким бы хорошим моряком он ни был, считается «ютовым», «судовым пасынком». Теперь-то мы почувствовали себя настоящими матросами, ибо до сих пор все время находились под присмотром помощников капитана и не могли петь и танцевать, курить, шуметь, «ворчать», то есть выражать недовольство, и вообще развлекаться, как это принято среди моряков. Кроме того, раньше с нами помещался стюард, а это вообще ни рыба ни мясо, и команда не считала нас за своих. Перебравшись в кубрик, обретаешь независимость, становишься истинным моряком. Там слышишь болтовню матросов, узнаешь их повадки, особенности их мироощущения, манеру разговора и поведения. В кубрике из долгих рассказов и споров можно почерпнуть множество занятных и полезных сведений, относящихся к морскому делу, кораблям и чужим странам. Никому не дано стать матросом или узнать матросов, если не пожить с ними в одном кубрике — не заваливаться, как они, на койку, не выскакивать из нее на палубу и не поесть со всеми из общего котла. Когда я пробыл там неделю, ничто не заставило бы меня вернуться на старое место. И впоследствии, в самую тяжелую погоду у Горна, когда я ютился в тесном и мокром кубрике, мне даже не приходила в голову подобная мысль. Кроме того, где еще, кроме кубрика, можно научиться шить и латать одежду, то есть освоить ремесло, совершенно необходимое для всякого моряка. На подвахте матрос немалую часть времени проводит за этим занятием, и обретенные в этом деле навыки сослужили мне потом хорошую службу.

Возвратимся, однако, к настроению команды. Когда мы переселились в кубрик, произошло недоразумение из-за наших хлебных порций — как нам показалось, мы потеряли несколько фунтов. Это вызвало общее возмущение. Капитан не снизошел до объяснений, и мы всей толпой отправились на ют под предводительством шведа Джона, самого старшего и опытного из команды. Воспоминание о последовавшей затем сцене и сейчас вызывает у меня улыбку. Капитан расхаживал у наветренного борта, но, завидя нас, резко остановился, окинув суровым взглядом, и завопил таким голосом, словно собирался испепелить нас: «Ну, какого черта вам еще нужно?» Мы изложили ему нашу жалобу, выражаясь как можно почтительнее, но он обрушил на нас поток слов: стал кричать, что мы зажирели от безделья, а вся эта чушь лезет нам в голову только потому, что мы не слишком заняты работой. Это раззадорило нас, и мы, слово за словом, стали отвечать ему. Капитан сжал кулаки, начал топать ногами, изрыгать проклятия и ругательства. «Пошли вон! Все на бак, до единого! Погодите же, я затемню вас! Отделаю в лучшем виде! Попробуйте только отираться, я покажу вам, что такое настоящее пекло! Не на того напали! Я, Фрэнк Томпсон, прошел сквозь огонь, воду и чертово решето. Из меня получился такой бостонский пирог, что лучше и быть не может, пока я горяч, но в холодном виде я черств, как камень, и вам, как ни старайтесь, не разгрызть меня, уж будьте уверены!» Последние слова произвели на нас немалое впечатление, и «бостонский пирог» сделался нашим любимым присловьем до самого конца плавания, перейдя и на калифорнийское побережье, так что во всех портах нашего капитана стали величать «бостонским пирогом». Вот к чему привела наша петиция, однако дело все-таки удалось поправить, потому что старший помощник, дождавшись, когда капитан остынет, объяснил ему нашу претензию, и в восемь команду собрали на палубе, чтобы прочитать еще одно наставление, в котором, конечно, вся вина возлагалась исключительно на нас самых. Мы пытались намекнуть, что, мол, нам не дали все объяснить, но напрасно. Так и закончилась эта история, однако мы затаили злобу на капитана, и у нас уже не было мира и добрых отношений, пока плавали вместе.