Юлий Оганисьян - Абд-аль-Кадир Страница 15

Самое же пикантное заключается в том, что Митиджа имеет 25 лье в длину и 12 лье в ширину, а земли продали по крайней мере раза в три больше, и когда наступает время распутывать этот клубок, то люди готовы перегрызть друг другу глотку. Почтенные колонисты — в большинстве своем беглые каторжники или люди, которым место на каторге. Вместо того чтобы обрабатывать землю, они ею торгуют, а в результате этого земли вокруг Алжира не обрабатываются. Вот нам и приходится платить франк за маленький кочан капусты, пять сантимов за одну морковку и два с половиной франка за фунт плохого мяса.

Великолепно процветают питейные заведения, их встречаешь повсюду. Кабатчики соревнуются: кто лучше и быстрее оберет бедного солдата. Недавно один солдат выскочил из кабака в одной рубашке, так рьяно кабатчик-колонист стремился получить от него залог…»

Документы эти не нуждаются в комментарии. Они достаточно красноречивы сами по себе. А вот о новой группе свидетельств поговорить стоит. Но сперва ознакомимся с ними.

Через неделю после захвата города Алжира в бывшей резиденции дея, по рассказу очевидца, происходило следующее:

«В глубине главного двора Касбы был воздвигнут алтарь. Символ спасения мира появился в центре крепости, которую сыны Магомета воздвигли против христианских народов. И слова евангелия были провозглашены в том месте, где все еще напоминало об исламе. Генералы, офицеры и солдаты окружали алтарь, и после богослужения почтенный священник вознес хвалу богу, прочитав благодарственную молитву».

В «Поучительных и любопытных письмах об Алжире» аббат Сюше, главный викарий первого епископа Алжира, пишет об алжирском губернаторе:

«Господин Валэ — человек глубокомысленный, добросовестный, главное, умелый. Он правит Алжиром как самодержавный король. Он прежде всего хочет, чтобы религия укрепилась, чтобы ее везде уважали. Он хочет приумножить в Алжире кресты и часовни. С таким человеком его преосвященство может делать все. Он только что выбрал самую красивую мечеть Константины, чтобы превратить ее в прекраснейшую церковь колонии. И когда добрейший аббат получит назначение основать эту церковь, ему очень захочется заполучить в качестве амвона кафедру, с которой проповедовал Магомет и которая находится в мечети, называемой святой. Говорят, это шедевр арабской архитектуры».

Преобразование мечетей в христианские храмы совершается по мановению генеральского пальца.

«Мне нужна, — говорит генерал Ровиго, — самая красивая мечеть города, чтобы превратить ее в храм христианского бога. Устройте это как можно быстрее. Затребуйте мечеть Джемаа Хшауах: это самая красивая мечеть Алжира, она находится рядом с дворцом, в самом центре гражданских учреждений европейского квартала.

18 декабря 1832 года, в полдень, рота 4-го линейного полка занимает позицию на Суданской площади, тысячи мусульман забаррикадировались в мечети. Появляется отделение саперов, чтобы топорами взломать дверь… Солдаты штыками загоняют туземцев в мечеть. Несколько арабов падают, растоптанные или раненые. Рота пехоты всю ночь занимает храм».

И наконец, еще одно высказывание, принадлежащее секретарю алжирского губернатора.

«Настали последние дни ислама. Через двадцать лет в Алжире не будет другого бога, кроме Христа. Уже сейчас дело господне начато. Если еще можно сомневаться в том, останется ли эта земля за Францией, то уже совершенно ясно, что она потеряна для ислама… Всеобщее возвращение в лоно господа будет тем признаком, по которому я узнаю, что Франция сохранит Алжир. Арабы будут принадлежать Франции лишь тогда, когда станут христианами».

Где же обещанная «свобода культа»? Веротерпимость? Свобода совести? А ведь едва ли не самое главное обвинение, которое предъявили «цивилизаторы» выступавшим против них арабам, было обвинение в религиозном фанатизме, который-де и явился причиной «священной войны». Отчасти это было и так. Но кто вызвал этот фанатизм? Он ведь не выражался: в стремлении арабов утвердить ислам среди французов, а был естественной реакцией на подавление иноземцами духовной жизни народа. Объявляя «священную войну», алжирцы отнюдь не пытались разрешить в ней спор о том, чей бог лучше. Они стремились к одному: остаться алжирцами и мусульманами.

Колониальная цивилизация, под какими бы она высокими, лозунгами ни выступала, на практике всегда оборачивается чудовищным молохом, пожирающим земли, собственность, а затем и души цивилизуемых. Ее миссия приносит «успех» только тогда, когда она завершается всеобщим истреблением. Очевидные тому доказательства дает история Северной Америки и Австралии.

В конечном счете колониальная цивилизация предлагает своим жертвам только два выбора: рабство или уничтожение. В Алжире, впрочем, она на первых порах допускала еще одну возможность:

«Раз их невозможно приобщить к цивилизации, необходимо оттеснить их подальше; точно так же, как дикие звери не могут жить по соседству с обитаемыми землями, так и они должны отступать до самой пустыни перед продвижением наших институтов, чтобы навсегда остаться в песках Сахары».

Но может быть, все это происходит потому, что осуществление «великой миссии» вышло из-под контроля высшей государственной власти — парламента, правительства, короля? Может быть, все дело в самостийных злоупотреблениях колонистов и военщины? И может быть, французское общество не знало, что творило?

Знало. И в целом и в частностях. И знало, что это жестоко и бесчеловечно. А 1834 году парламентская комиссия, обследовавшая положение в Алжире, представила доклад, который звучит как самообвинительный акт.

«Мы присоединили государственному имуществу все владения религиозных учреждений; мы наложили секвестр на имущество той части населения, которую обещали не трогать; осуществление нашего владычества мы начали с вымогательства (насильственный заем в 100 тысяч франков); мы захватили частные владения, не выплачивая никакого возмещения, и чаще всего владельцев, подвергавшихся такой экспроприации, мы даже заставляли оплачивать расходы по сносу их домов. Однажды это было сделано в отношении мечети.

Мы сдавали в наем третьим лицам постройки, принадлежавшие государственному имуществу; мы оскверняли храмы, гробницы, дома, считающиеся у мусульман священным убежищем.

Известно, что требования войны бывают иногда неумолимы, но в применении самых крайних мер можно найти деликатные и даже справедливые формы, которые скроют все, что есть в этих мерах отвратительного.

Мы убивали людей, которым выдавали охранные грамоты; мы по простому подозрению уничтожали целые группы жителей, которые впоследствии оказывались невиновными; мы отдавали под суд людей, имевших в стране репутацию святых, людей, уважаемых за то, что у них находилось достаточно смелости, чтобы, презрев наше бешенство, прийти хлопотать за своих несчастных сограждан; нашлись судьи, чтобы их приговорить, и цивилизованные люди, чтобы их казнить.