Фаина Пиголицына - Мстерский летописец Страница 15

А сам принимался трясти перед ним новым товаром. Офеня куражился. Попивая чаек, небрежно посматривал на демонстрируемые ему шелка, гримасой отвергал одни, небрежным движением руки велел отложить для себя другие, полагаясь на вкусы и заказы покупщиков той местности, в которую офеня ходил много лет сряду.

Отобранный товар лавочник записывал офене кредитом в книгу-счет. Большинство коробейников было неграмотно. На этой почве и случился скандал, которому Ваня Го-лышев стал свидетелем.

Пожилой офеня, тыкая пальцем в крест, поставленный в книге-счете под списком товара, взятого в кредит в прошлом году, уверял хозяина балагана, что похерил долг. Крестом лавочник отмечал обычно неграмотному офене, что долг погашен. Купец доказывал, что крест не настоящий, отпечатался с другой страницы, когда он забыл промокнуть его песком. Офеня же не верил этому, так и ушел от кредитора обиженный.

Но торговцы обычно бывали с офенями обходительны и ласковы, прочий ярмарочный народ — почтительно уважителен, а девицы так и глазки им строили.

Ваня Голышев потолкался среди мелких торгашей, обвешанных связками лука, баранок и вяленой рыбы. Разноцветные рубахи мужиков, нарядные, своим особым узором расшитые девичьи кофты, яркие ленты в косах, веселые лица — все это празднично расцвечивало ярмарку, превращая ее в настоящее народное гулянье.

Самыми выгодными покупателями на ярмарке были приезжие купцы. Тифлисские армяне сторговали сто пятьдесят кусков крашеного миткаля. Елабужские купцы — овчинно-шубные товары, а красноярские телегами увозили вичугские бязи и скатерти, ивановские холстинки и ситцы, покровские ножи, ножницы, а также грабли и ободья для телег, решета и хомуты.

Голышевы снабжали офеней на Холуйской ярмарке картинками и книгами. После завершения торговой операции Александр Кузьмич, по традиции, вел всю артель в трактир и угощал офеней, а купцы побогаче, бывало, и подарочек каждому офене преподнесут.

Хоть чаще всего офеня ходил теперь по России с возом, тележкой или санками, но и ходебщики-коробейники, с лавками-ящиками или холщовыми торбами за плечами, не перевелись. Эти еще глубже рассеивались по России, заглядывая в самые глухие ее уголки.

Шнурки, бусы, ленты, иглы, нательные крестики, помада, духи, два десятка серобумажных дешевых книжек да сверток народных картинок — вот и все содержимое короба офени-мелкоты, и давай бог ноги…

Голышевы возвращались домой порожними, с хорошей выручкой и с гостинцами. Везли чай и голову сахара, Татьяне Ивановне — новый шелковый платок, Аннушке и Нас-тене — кумача на сарафан, а Фелицате и Катеринке — орехов и резных пряников. Ване отец купил для школы новые штаны и рубаху, а для потехи — бенгальские огни. К огненным утехам у отца и сына был особый интерес. В бытность бурмистром Александр Кузьмич устраивал на масленице для мстерян фейерверки. Дома же искры сыпались у Голышевых, почитай, всякий праздник.

В ноябре Ваня пошел в школу. Из-за болезни он начал учиться не с восьми, как другие дети, а с девяти лет. Обучение было самое незавидное: церковная, или славянская азбука, часослов и псалтырь — вот и вся словесность. Кое-как успевали научиться писать гусиными перьями, о грамматике и арифметике и помину не было.

Возглавлял церковно-приходское училище молодой священник Богоявленской церкви Онисим Мартынович Вишневецкий, он же преподавал Закон божий.

Программа по Закону божьему была велика, требовала много труда от законоучителя, а его то и дело отвлекали дела службы и паства, поэтому частенько архипастыря заменял старенький, заштатный поп, его родственник.

Религиозное чувство внушалось детям вообще с пеленок. Совсем маленького Ваню водили к заутрене, обедне и вечерне; заставляли креститься и кланяться, проходя мимо церкви или часовни, а также когда ударит колокол к обедне, утрене и вечерне. Без молитвы не садились за стол и не ложились спать. Во время обеда и ужина креститься надо было перед тем, как начнешь есть новое блюдо. Вместе со взрослыми дети постились, а в праздничные дни до обедни не смели и чаю выпить.

И училище ставило главной задачей насадить в юные сердца религиозно-нравственные понятия, внушить любовь к царю и Отечеству, пробудить искреннюю любовь к богу и человеку и укрепить ее.

По вечерам теперь Ваня с отцом читали псалтырь. Он считался боговдохновенной книгой, хранился, как сокровище, у образов, будучи переплетен в доски и кожу с медными застежками, и переходил из рода в род как дорогое наследие. И Ваня учился по псалтырю деда.

Училище совсем не развивало способностей учеников и даже заглушало их. Первый год зубрили молитвы, заповеди и немножко учили священную историю, для пояснения молитв и богослужения: «Научиться Христову смирению есть великое благо; с ним легко и радостно жить, и все бывает мило сердцу… Чтобы спастись, надо смириться, потому что гордого если и силою посадить в рай, он и там не найдет покоя и будет недоволен… А смиренная душа исполнена любви и не ищет первенства, но всем желает добра и всем бывает довольна… Ты говоришь: у меня много горя… смирись и увидишь, что твои беды превратятся в покой…»

На уроках церковно-славянского читали в псалтыре Устав всенощного бдения и литургии.

Чтобы восстановить усталые силы учеников и вызвать их к новой деятельности, устраивалось пение.

Содержалось училище миром. Правительство только санкционировало школу, указывало ей общее направление. И крестьяне не очень-то жаловали эти училища. Образование их не прельщало, экономической пользы учения они не видели.

Укрепляли это пренебрежение и всякие россказни. Раскольники, чтобы подорвать авторитет священника и его училища, рассказывали такой случай.

Солдат прислал домой в деревню письмо. Неграмотные его родители понесли письмо для прочтения лучшему ученику церковно-приходского училища. Собралась послушать весточку от солдата многочисленная его родня. Ученик же никак не мог разобрать написанное, пыкал-мыкал, что-то врал, но письмо осилить не сумел. Отец мальчика так рассердился, что запретил сыну ходить в школу — нечего зря деньги переводить.

Такой казус мог случиться в любой церковно-приходской школе того времени, так как во многих из них учили читать и писать, пользуясь только печатными буквами алфавита, и выпускники потом не умели читать тексты письменные.

Жалели средств для училища даже обеспеченные крестьяне. А собирать деньги приходилось то и дело: на дрова, на мебель, на письменные принадлежности. И даже те из мстерян, кто стоял за училище, как только дело касалось взноса на его содержание, хотя бы даже самого незначительного, теряли всякое сочувствие к нему и тянули с уплатой. И бурмистру вместе с архипастырем приходилось, как милостыню, выпрашивать эти средства.