Тайны гениев - Михаил Семенович Казиник Страница 15

Конечно же, основания есть, но они куда более глубоко запрятаны на психологическом уровне, чем об этом пишут многие исследователи. Премьера в стокгольмском театре состоялась, только когда мы нашли эти подлинные основания для убийства.

Ибо главных причин убийства две – политическая и психологическая. И тогда перед нами – подлинно современный театр.

Для того чтобы это понять, сравните стиль речи Сальери – выдающегося музыкального деятеля – и Моцарта, «рядового музыканта»:

Сальери: …дерзнул в науке искушенный,

Предаться неге творческой мечты.

Я стал творить…

Моцарт: И в голову пришли мне две, три мысли.

Сегодня я их набросал…

Сальери: Нередко, просидев в безмолвной келье

Два, три дня, позабыв и сон и пищу,

Вкусив восторг и слезы вдохновенья…

Моцарт: Нет – так; безделицу. Намедни ночью

Бессонница меня томила…

(Моцарт хочет показать Сальери свою музыку)

…Хотелось

Твое мне слышать мненье; но теперь

Тебе не до меня.

Моцарт: …играл я на полу

С моим мальчишкой…

Сальери: Ребенком будучи, когда высоко

Звучал орган в старинной церкви нашей,

Я слушал и заслушивался – слезы

Невольные и сладкие текли.

Моцарт: Представь себе… кого бы?

Ну, хоть меня – немного помоложе;

Влюбленного – не слишком, а слегка —

С красоткой, или с другом – хоть с тобой.

Я весел…

Сальери: Отверг я рано праздные забавы;

Науки, чуждые музыке, были

Постылы мне; упрямо и надменно

От них отрекся я и предался

Одной музыке.

Можно приводить бесконечное число примеров, но уже ясно, что разница в менталитете Моцарта и Сальери катастрофически огромна. Они словно представляют разные галактики.

Стиль Сальери – это стиль выдающегося деятеля, руководящего работ ника, который даже наедине с собой говорит так, как будто выступает перед широкой общественностью. Речь Моцарта – само естество.

Сальери – великий музыкальный жрец, первосвященник, посвященный.

Моцарт же во всех внешних проявлениях – рядовой музыкант.

Но весь ужас Сальери в том, что именно моцартовская музыка есть музыка Высшего Начала, Божественного озарения.

И, что еще ужасней, лучше всех это дано понять именно Сальери. Получается, все, что принес в жертву музыке Антонио Сальери – самоотречение, бессонные ночи, отказ от радостей жизни, отказ даже от любви, – оказалось необходимым не для того, чтобы самому создать великую музыку, но только для того, чтобы, воспользовавшись всеми своими знаниями, оценить подлинное величие музыки другого композитора.

Здесь я хочу процитировать блестящую мысль режиссера Юрия Ледермана. Когда мы размышляли о том, кто такая Изора («Вот яд – последний дар моей Изоры») и откуда у Пушкина взялось это имя, Ледерман сказал: «Важно – не кто такая Изора. Важно еще одно противопоставление. У Моцарта дар любви – его мальчишка, с которым он “играл на полу”, а у Сальери дар любви – яд».

Но в лице Моцарта одинокий, «осьмнадцать лет» носящий с собой яд Сальери не просто обретает потерянного им ранее Бога. Он предлагает Богу сотрудничество:

«Ты, Моцарт, Бог, и сам того не знаешь;

Я знаю, я».

И здесь Моцарт произносит самоубийственную фразу:

Ба! Право? Может быть…

Но божество мое проголодалось.

Именно в эту секунду (и ни секундой раньше) Сальери принимает спонтанное решение – отравить Моцарта:

Послушай: отобедаем мы вместе

В трактире Золотого Льва.

И только после того как Моцарт уходит, Сальери разрабатывает для себя моральное оправдание, или, лучше сказать, основание для убийства Моцарта.

Решение принято неожиданно, и к тому же Сальери – не профессиональный убийца, а посему убийство нужно оправдать не личными причинами, но, как это делает всякий политик, общественной необходимостью.

Сальери говорит:

…я избран, чтоб его остановить…

И здесь – гениальное пушкинское открытие.

Сальери – один из величайших эгоцентристов в истории литературы.

В первом монологе, который звучит на сцене не более пяти минут, Антонио Сальери 29 раз использует все формы личного местоимения. Но он же перестает быть эгоцентристом в своем втором монологе. Здесь появляется местоимение третьего лица множественного числа.

Вместо «Я» – «МЫ».

И происходит эта замена на множественное число именно там, где Сальери обосновывает осознанную им общественную необходимость убить Моцарта:

…я избран, чтоб его

Остановить – не то мы все погибли,

Мы все, жрецы, служители музыки.

Этот гениальный, Пушкиным выверенный повтор – словно попытка Сальери убедить самого себя:

…мы все, мы все… И к тому же он избран.

И дальше:

…Что будет с нами…

И далее:

Наследника нам не оставит он.

И далее:

Он несколько занес нам песен райских,

Чтоб, возмутив бескрылое желанье

В нас, чадах праха, после улететь!

И наконец:

Так улетай же! Чем скорей, тем лучше.

Решение убить Моцарта обосновано.

И главная причина того, что Моцарта необходимо уничтожить, выявляется пушкинским Сальери подсознательно гораздо раньше, чем она при ходит в его голову в форме конкретного решения.

Обвинительный приговор еще без объявления меры наказания звучит в этой, как я думаю, ключевой фразе всей трагедии.

Сальери:

Ты, Моцарт, недостоин сам себя.

Как избавиться от этой нелепости? Как привести в гармонию дух Моцарта и его тело? Сальери принимает решение отделить безобразное моцартовское тело от его великого духа.

Тело Моцарта должно умереть, а его дух – остаться. То есть все земное поведение этого тела, его слова, поступки, шутки, шутовство никак не соответствуют рожденной моцартовским духом Музыке, ее божественности, ее эзотеричности, ее избранности. И сия нелепая, дикая ошибка должна быть исправлена. Сальери это понимает.

Но он (повторяю) не убийца.

Необходимо, чтобы все это шутовство дошло до края, до омерзительного моцартовского: «Божество мое проголодалось», чтобы темпераментный итальянец, «первосвященник от музыки», принял мгновенное и роковое решение: «отобедаем мы вместе».

Да еще – страх, что Моцарт