Ги Бретон - Распутный век Страница 15

— Как раз за этой стеной, — сообразил мсье де ла Пуплиньер, — комната герцога де Ришелье. Потайной ход — вот что могло бы все объяснить…

Вокансон ударил по панели тростью — стало ясно, что за ней пустота… Обратимся теперь к «Мемуарам» Мармонтеля: «Он подошел ближе и присмотрелся: ба, да она выдвигается — стык вот он, едва заметен.

— О! Прекрасная работа! — восхитился Вокансон и просунул в стык лезвие перочинного ножа. Сработала потайная пружина — панель открылась…»

Мсье де ла Пуплиньер был немало смущен. Вечером он выкинул свою супругу на улицу. Это приключение развеселило всю столицу. По поводу супруги откупщика сочиняли куплеты. На Рождество парижские лоточники продавали сработанные на злобу дня игрушки — «маленькие картонные камины: в камине открывалась панель, а за ней — фигурки стоящих лицом друг к другу мужчины и женщины» (свидетельство Барбье).

М-м де ла Пуплиньер была посрамлена, и м-м де Помпадур не стоило больше ее опасаться…

ПРАВДА О ПАРКЕ-С-ОЛЕНЯМИ

Забыть о своем королевском сане, освободиться от самого себя — вот что искал Людовик XV в адюльтере.

В одно прекрасное утро 1749 года мсье де Морепа, министра морского флота, мы могли бы увидеть в кабинете короля. Сознавая всю опасность, которой подвергалось королевство из-за расточительности м-м де Помпадур, он старался открыть Людовику XV глаза.

— Сир, флоту нужны деньги. У нас не хватает кораблей, наши арсеналы разрушены, наши порты в запустения… Я не могу сдержать боли в сердце, видя, как строятся театры и залы для балета в то время, когда вашему величеству необходимы корабли.

Этот намек на любимые развлечения м-м де Помпадур смутил короля, но он ничего не ответил. Воодушевившись, мсье де Морепа собрался было продолжать, как вдруг влетела маркиза, — глаза ее сверкали, она явно подслушивала под дверью.

— Оставьте нас, мсье! — изрекла она и указала на дверь.

Оскорбленный министр вышел. Король даже не пошевелился, чтобы удержать его.

Лишний раз м-м де Помпадур продемонстрировала свoe низкое происхождение. Мало того, она повторяла эту сцену дважды на протяжении нескольких дней. Второй

кабинетов»… Фаворитке они были на руку — ей удалось убедить короля, что министр и в самом деле замыслил от нее избавиться. На этот раз Людовик XV разволновался. Он вышел из-за стола и закрылся с маркизой в комнате. Через полчаса, среди ночи, к мсье д'Арженсону поскакал курьер с запиской военному министру предписывалось срочно передать ее мсье де Морепа. Это был приказ уехать: «Мсье, в ваших услугах больше не нуждаются. Передайте ваши обязанности мсье де Сен-Флорантену. Поезжайте к своей семье. Я освобождаю вас от надобности отвечать мне». Редко королевская немилость выражалась в столь жесткой форме.

Оскорбленный де Морепа покинул Версаль. Эпиграмма на мстительную фаворитку дорого ему обойдется — она будет стоить двадцати пяти лет ссылки.

Победив таким образом своего врага, м-м де Помпадур облегченно вздохнула. Еще раз она доказала всему королевству свою власть. Однако и она вышла из сражения с министром морского флота не без потерь:

переживания, бессонные ночи, заботы потрепали ее и лишили прежней свежести — прелести ее увядали… А куплетисты уже подхватили эстафету у Морепа и сочинили еще более дерзкий куплет:

С холодными глазами и длинной шеей,

Пустая внутри.

С желтой, увядшей кожей

И почерневшими зубами,

Безграмотная и безвольная,

С низкой, мелочной душонкой

И речами настоящей сплетницы, —

Кто же это? Это Пуассон.

Ознакомившись с этим памфлетом, Людовик XV не возразил ни слова — он и сам уже находил м-м де Помпадур несколько увядшей. В последнее время фаворитка была для него не более чем друг: врачам не удавалось вылечить Жанну-Антуанетту от сальпингита — они запретили ей «исполнять обязанности своего положения». Несколько месяцев монарх утешался с разными любовницами, предпочитая девственниц, если это было возможно, которых тайно приводили ему друзья.

Тайная полиция вскоре сообщила маркизе об этих королевских шалостях. Сразу оценив возникшую опасность она «решила удержать Людовика XV возле себя во что бы то ни стало, став наперсницей его увлечений».

Помочь ей справиться с этой задачей суждено было совершенно случайно одной необычной личности, объявившейся в Париже. Речь идет о двадцатипятилетнем итальянце, который только и думал, что о девушках. Его» звали Казанова.

Однажды этот молодой человек познакомился с очаровательной девушкой — она служила моделью Буше. Позже Казанова писал в своих знаменитых «Мемуарах»:

«Мы с другом моим, Патю, были на ярмарке Сен-Лоран. Ему вздумалось поужинать с фламандской актрисой Морфи. Он пригласил меня к нему присоединиться. Девушка не привлекла меня, но разве другу откажешь? Я сделал, как он просил. Отужинав со своей прелестницей, Патю вознамерился перейти к еще более приятному времяпрепровождению. Мне не хотелось расставаться с ним, и я, попросив для себя диванчик, решил благоразумно провести эту ночь.

У Морфи была сестра, маленькая Золушка. Эта тринадцатилетняя девочка сказала мне, что, если я дам ей один экю, она уступит мне свою постель. Согласившись, я очутился в каморке, где на четырех досках лежал матрас.

— Дитя мое, и ты называешь это постелью?

— Другой у меня нет, мсье.

— Такой я не хочу, видимо, ты не заработаешь свой экю.

— А вы собирались раздеться?

— Конечно!

— Вот придумали! У нас даже нет простыней.

— Ты что же, спишь в одежде?

— Нет!

— Ладно, ложись как обычно, и я дам тебе экю.

— Зачем?

— Хочу на тебя посмотреть.

— А вы мне ничего не сделаете?

— Абсолютно ничего.

Она легла на этот жалкий матрас, прикрытый старой шторой… Но при виде совершенной красоты уже не думаешь о лохмотьях. Смеясь, она принимала все позы, о которых я ее просил. Я был очарован красотой этого прекрасного, юного, рано расцветшего тела. Мне захотелось увидеть все эти прелести чистыми. Она согласилась вымыться с головы до ног за шесть франков. После ванны маленькая плутовка вернулась в постель, где я ждал ее. Она позволяла мне делать с собой все что угодно — кроме одного, что меня совершенно не заботило. Она предупредила, что не позволит мне этого, так как, по мнению ее сестры, это стоило двадцать пять луидоров. Я сказал, что мы поговорим о цене ее капитала в другой раз, а сегодня оставим его в неприкосновенности. Успокоившись, она целиком доверилась мне. В ней открылся изумительный, хотя и несколько преждевременный талант к подобного рода утехам».