Евгений Нилов - Зелинский Страница 15

В коридоре физико-математического факультета Московского университета толпились студенты. Ждали появления нового профессора аналитической и органической химии. дверям химической лаборатории пришли не только естественники, но и медики и юристы.

Для некоторых имя Зелинского было совершенно неизвестно. Другие слыхали, что он читал курс химии в Новороссийском университете, а в Москву попал стараниями Менделеева. Значит, это прежде всего должен быть знающий профессор, а может быть, даже блестящий.

Естественников волновали и более близкие им вопросы: как с вновь назначенным экстраординарным профессором уживется старик Марковников? Говорили, что «генерала» рано сдавать «в архив» и что едва ли целесообразно делить органическую химию между двумя руководителями.

«Генералом» Марковников был прозван студентами за громкий бас и привычку «командовать». Они любили своего «генерала», хотя и побаивались, особенно на экзаменах.

Владимир Васильевич Марковников, ученик Бутлерова, один из крупнейших химиков страны, возглавлял кафедру органической химии в Московском университете в течение 20 лет.

Первым профессором химии на физико-математическом факультете Московского университета был немец Фердинанд Фридрих Рейс, работавший с 1804 до 1822 года. Его преемника профессора Геймана в 1854 году сменил профессор Николай Эрастович Лясковский, который, по словам Н. Д. Зелинского, «слыл хорошим лектором, но плохим организатором лабораторных занятий».

За время заведования Лясковским лабораторией, построенной еще Гейманом, никаких улучшений сделано не было, хозяйство было запущено, практические занятия со студентами всецело предоставлены лаборантам, которыми в то время работали аптекари Шмидт, а затем Ферейн. Научной работы на кафедре не велось.

После смерти Лясковского в 1871 году кафедра химии пустовала два года.

Наконец на плохое состояние кафедры было обращено внимание, и возглавить ее был приглашен В. В. Марковников. Тот долго не решался оставить прекрасно оборудованную лабораторию Одесского университета, где он работал, и дал согласие только после обещания ректора Московского университета, известного историка С. М. Соловьева создать благоприятные условия для научной работы.

С приходом Марковникова положение химии в Московском университете сразу изменилось, организованы были практические занятия студентов, налажена научная работа. Из самой отсталой среди кафедр Московского университета кафедра химии выдвинулась на одно из первых мест. Марковников сумел собрать круг помощников и учеников, создать московскую школу химиков.

Работать Марковникову было очень трудно. Он сразу же столкнулся с противодействием своим прогрессивным начинаниям со стороны правления университета. Только в 1887 году ему удалось добиться средств на реконструкцию и ремонт лаборатории, но они были явно недостаточны.

Ученый передовых взглядов, постоянно выступал он в защиту студенчества и смело выражал свое возмущение реакционным руководством университета. Это вызвало враждебное отношение к нему многих влиятельных деятелей министерства просвещения.

В 1890 году исполнилось 30 лет преподавательской работы В, В. Марковникова. По существующему положению после 30 лет работы следовало уступить кафедру более молодому профессору. В 1893 году попечитель Московского округа предложил Марковникову сдать лабораторию вновь назначенному руководителю кафедры — экстраординарному профессору Н. Д. Зелинскому. Одновременно было предложено освободить занимаемую квартиру, предназначенную для заведующего кафедрой.

Марковников был глубоко оскорблен и обижен, он писал в своем дневнике: «Мне говорят: «Убирайтесь вон! Вы не нужны…» Обидно не за себя только, но за науку в России и за несчастных ее представителей, которых превращают в холопов… В моей жизни это катастрофа, выбившая меня совершенно из колеи. Это ужасное оскорбление, поразившее меня до самых мельчайших фибр сердца. На моей деятельности как химика поставлен крест, хотя я мог еще с пользой работать».

Он понимал, что увольнение в отставку — результат недоброжелательства, вызванного его высказываниями, «не угодными начальству».

«У нас же всегда было так, что начальство всякие убеждения, кроме своих, считало вредными, а теперь такой взгляд положен в основу правительства».

После горьких раздумий Марковников решил все же остаться в университете в предложенной ему «части органической лаборатории».

Естественно, что, когда приехал Зелинский, старый профессор не мог встретить его доброжелательно.

Из дверей деканата вышел Марковников с новым профессором. Разговоры студентов смолкли, они расступились, почтительно кланяясь. Коренастая фигура Марковникова была всем хорошо знакома. Время побелило его волосы и расчесанную надвое густую волнистую бороду. Но оно не укротило его взгляда, не приглушило рокота могучего голоса.

Зелинский был высок, худощав. Темно-русые волосы, отступая, открывали большой лоб. Русые усы и борода закрывали нижнюю часть лица, и поэтому, может быть, были особенно заметны его глаза — лучистые, удивляюще красивые.

Оба профессора прошли в лабораторию; осмотрев ее, они сели поговорить в кабинете Марковникова. Владимир Васильевич сухо спросил:

— Когда вам будет угодно принять у меня лабораторию?

Потом, не сдержавшись, упрекнул:

— Вот вы на готовое приехали, а когда я перевелся из Одессы, здесь хаос был. Теперь лаборатория налажена, и профессор Марковников стал неугоден. Что ж, посмотрим, как будет дальше…

Николай Дмитриевич хотел перевести разговор на другую тему, но и тут возникли разногласия.

— Скажите, Владимир Васильевич, разве студенты получают у вас задание на специальную работу без предварительной подготовки? — спросил Зелинский.

— Ну, три-пять синтезов по Гатерману[3] они проходят, а больше, я считаю, не требуется. Основные методы описаны в учебниках, — отрезал Марковников.

— Позвольте мне, Владимир Васильевич, с вами не согласиться, — мягко возразил Зелинский. — в одесской лаборатории мы поступали по-иному. Студент проделывал до тридцати синтезов. Он постепенно переходил от постановки простых опытов к более сложным и таким образом успешно овладевал практикой органического синтеза. Только после этого студент допускался до специального исследования. А при чтении учебника некоторые детали всегда могут ускользнуть от внимания или просто забыться.

— Это все иностранные веяния, немцев копируете, — заметно раздражаясь, сказал Марковников. — Когда я работал у Александра Михайловича (Бутлерова), мы все начинали сразу самостоятельную работу. Щенят, знаете ли, следует учить плавать, бросая их на глубоком месте. Щенок хорошей породы всегда выплывет, — продолжал он, стараясь под шуткой скрыть свое недовольство. Николай Дмитриевич попытался было возразить и привести свои соображения, но Марковников резко оборвал его: