Глеб Скороходов - Алла и Рождество Страница 15

Можно было в любую минуту зайти в гримерку друг к другу. Мне, как и Вовке Преснякову, нравилось естественно заходить в комнату, где переодевался корейский балет. И никто из девушек не визжал, как в «Белом солнце пустыни», не задирал подол, закрывая лицо, а все вели себя непринужденно.

И вот характерный эпизод. Помню, вскоре после первых «Встреч» я выступал во Владивостоке перед моряками-подводниками. Они в виде подарков закидали всю сцену бескозырками и пилотками. Одну я взял на память. И когда для очередных «Встреч» Юдашкин сшил мне шикарный розовый костюм, я надел эту пилотку, нашел белый значок и прикрепил его к ней. Наши стали говорить, что я похож на эсэсовца. Но эсэсовцы не носили таких костюмов.

Розовый костюм — веяние того ушедшего времени. Один из моих поздних кумиров — Элтон Джон. Это у него были немыслимые костюмы, очки, головные уборы. Признаюсь, этим он меня заразил. И в новом прикольном костюме я чувствовал себя великолепно. Такую атмосферу создавала у нас Алла.

И, пожалуй, главное.

Для «Рождественских встреч» я написал хитовые песни — «Красавица жена», «Билет на Копенгаген», «В тихом омуте». Опять же это Алла еще перед первыми «Встречами» сказала мне:

— Садись за фортепьяно, ты — пианист, когда-то сочинял хорошие вещи. Пиши себе репертуар.

С ее легкой руки я сочинил тогда заглавную песню к «Встречам» на стихи Ильи Резника. Она вылилась из меня легко, получилась светлая, хорошая. Если себя не похвалишь, то кто? Естественно, были в ней битловские нотки — я битломан с большим стажем, — но обошлось без плагиата. Только такой битловский отсвет.

Алла открыла мне дорогу, я по ней лечу, прыгнув с трамплина, и хочется набрать высоту и не приземляться.

«Встречи-91». Быть или не быть

Алла вспомнила: еще тогда, когда она только начинала, жизненные обстоятельства однажды сложились так, что, казалось, нет выхода. Оставалось только выть от тоски и бежать на край света. Она брела бесцельно по московским улицам, добрела до площади трех вокзалов и решила укатить в никуда, в неведомое.

Неведомым в тот раз оказался город на Неве. Там у Аллы не было ни близких, ни знакомых. Ее никто не знал и не ждал. Она шла одна по незнакомым улицам и просила счастья у судьбы. Просила так, как в песне, рожденной много лет спустя: «Судьба, прошу: не пожалей добра...»

Впрочем, что говорить, события 1990 года оказались совсем непохожими на те, что она пережила раньше.

«Я завидую молодым девчонкам только в одном, — сказала сегодня Пугачева, — они могут, одеться как хотят, танцевать как хотят. У них появилась теперь возможность следить за собой, привести себя в порядок.

Во всем остальном я не завидую им, мне так жалко их. Я как представлю, что у каждого своя судьба, что им еще нужно прожить эту жизнь... Боже! И чтобы не сломаться. Мы же среди людей живем разных, и люди не всегда добрые, не всегда отзывчивые, не всегда порядочные. А любой человек рождается с доверием к другому. И сколько трагедий девчонке шестнадцати лет предстоит пережить за всю свою жизнь. Сколько трагедий...»

На долгое время Пугачева исчезла: ни сольных концертов, ни новых записей на пластинки, ни гастролей. И появилась на телеэкране только седьмого января девяноста первого года. Пела так, словно стоит на краю пропасти, куда ее столкнут или она сама в нее бросится.

Что же тогда произошло? Банальное. И трагическое.

Она ждала ребенка, подчинилась настоятельному требованию мужа, Евгения Болдина, и матерью не стала. В больнице ей сказали, что у нее был бы сын. Грех страшный. После этого ей никто и ничто стали не нужны — ни муж, ни песни. Депрессия. Она пила — не нашла другого способа заглушить боль.

И только за месяц до Рождества, когда звонки не умолкали — «Будут ли „Рождественские встречи“?» — сумела найти в себе силы и сказать: «Все. С прошлым покончено. Я должна себе доказать, что справлюсь с собой и выйду на эстраду во что бы то ни стало».

Спасибо за то, что уйду,Не дождавшись, пока ты уйдешь.Спасибо за сына,Которого не было, да и не будет, —

спела она в первой же песне новых «Рождественских встреч». И потрясла всех особой, обнаженной откровенностью.

А ведь, что скрывать, были и среди хорошо знающих ее те, кто уже считал: ее песенка спета.

— Не дождутся! — сказала мне с улыбкой Алла. — Я заколдована. Неужели не видно? Заколдована и очарована! — Она уже смеется и продолжает: — Во мне живет маленькая девочка без возраста, а все остальное — оболочка, которая может стареть, если за ней не ухаживать. Да я и не боюсь старости. При чем здесь старость! Она — удел каждого. Я теперь вообще не думаю о завтрашнем дне. Мне сегодня должно быть хорошо или плохо, но сегодня. Еще я буду думать о завтрашнем! Я всем довольна. Довольна...

Володя Пресняков, у которого было время понаблюдать за Аллой, сказал в нашей Малой студии:

«Алла не поет песни. Она их, можно сказать, прочувствывает через себя. Она их рассказывает. Это даже не песни, а маленькие истории из жизни каждого человека. То, что она поет, происходило практически с каждым.

Алла рассказывала, что была закомплексованным ребенком. Это, кстати, похоже на Кристину. В детстве Аллины родители больше внимания уделяли ее брату, и она постоянно комплексовала из-за этого.

Была забитая, очень скромная. И, видимо, жизнь сделала ее жесткой. Не уверен, что это от бабушки, то есть от ее мамы, или от отца, потому что они были милыми людьми. А может быть, она себе решила доказать что-то. Сначала себе, потом остальным...»

Пресняков-младший, думаю, не зря вспомнил о жесткости Аллы. На этих «Встречах» она понадобилась ей более чем когда-либо.

Несчастья на этот раз преследовали Пугачеву и актрису, и режиссера. Спалили волосы — пришлось надеть парик. Прожгли перед самой премьерой платье — пришлось выйти на сцену в том, в котором не репетировала и к которому не успела привыкнуть (последнее для актера немаловажно!). Но все это беда не так большой руки.

Гораздо хуже было другое: когда отсняли «Встречи» для телевидения, в последний день представления выяснилось — почти сплошной брак. То все пересвечено, то расплывчиво, как говорят операторы, «расфокус». Стали искать выход — не собирать же артистов заново, да и срок аренды «Олимпийского» закончился. Что делать, никто не знал. Все ждали, что скажет Пугачева.

Есть такая театральная байка.

Режиссер, поставивший пьесу из жизни XVIII века, пригласил на просмотр знаменитого профессора-историка. Он посмотрел и сказал:

— У вас — сплошные анахронизмы. На сцене все не соответствует эпохе: и платьев с таким глубоким декольте дворянки на носили, и клипсы еще не придумали, и граммофонов не изобрели.